Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Вечером этого дня я, как обычно, пошла к моей знакомой, Прасковье Александровне Куколь-Яснопольской. (У нее был классический профиль Шерлока Холмса, она курила и носила жилет. По тем временам это было достаточно, чтобы стать предметом шуток всей мужской половины, особенно дяди Володи Стенбок-Фермора. Комментарий Н. Н. Сомова). Это была сорокалетняя незамужняя приятельница моей сестры Анны, проделавшая с ней в качестве сестры милосердия всю японскую войну и приехавшая в Одессу, чтобы дать отдохнуть своим вконец истрепанным нервам. Она жила одна в нанимаемой ею квартирке и очень тяготилась по вечерам своим одиночеством. Не могу вспомнить, где была в это время Анна, но Прасковья Александровна, познакомившись со мной, очень полюбила меня и по вечерам или приходила ко мне, или просила меня провести вечер с нею у нее. Придя к ней вечером, в день приезда Льва, я застала у нее нашу общую знакомую, Екатерину Евгеньевну Иваницкую, тоже старую деву, общество которой Прасковья Александровна очень ценила. Я обрадовалась, что могу уйти раньше обыкновенного. С последним глотком чая я встала и стала прощаться. Никто не удерживал меня, и в десять часов я была уже в постели. Обыкновенно приходилось мне ложиться гораздо позже, и притом такой утомленной, что я редко прочитывала те немногие молитвы, которые знала наизусть. Тут мне захотелось прочесть все вечерние молитвы по молитвеннику, лежавшему у меня на ночном столике. Но оказался он перевернутым. Открыв его, я попала не на начало, а на конец его. Передо мной – молитвы на исход души. Тут я вспомнила, что дядя Алексей, одолживший свой молитвенник батюшке, когда тетя Даша так сильно задыхалась, сказал нам потом: «В прежнее время каждый грамотный русский человек должен был знать эти молитвы на память». Я принялась со вниманием читать их. Дойдя до той чудной молитвы, которая говорится как бы от лица умирающего, я стала читать ее еще и еще раз, пока не выучила ее наизусть. Вот эта молитва: «Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек, вопию Ти: возведи от тли живот мой, Многомилостиве». Дочитав до конца и остальные молитвы, я потушила огонь и заснула.

В это самое время за триста верст от меня моя мать, сестра, брат Василий и его жена Соня хлопотали около отца, у которого сделался неожиданный и очень сильный сердечный припадок. Через полчаса отец скончался. О смерти его я и брат Лев узнали из телеграммы на следующее утро. Лев выехал обратно с утренним поездом, а я с вечерним.

В ряде обстоятельств, бывших со мной накануне, не было ничего особенного, сверхъестественного, чудесного по существу, но я не могу и по сей час не быть благодарной Тому, Кто подвиг меня в минуту смерти отца, вместо пустых разговоров с чужими мне людьми, молиться об умирающем. Этот умирающий был для меня умирающий вообще. Я и не подумала об отце, зная, что болезнь его не серьезная и что он на пути к выздоровлению. И вот, по милости Божией, в эти последние его минуты я душой была около него.

Хоронили его в Одессе, на том небольшом кладбище, где лежала уже моя сестра Алина и где родители мои, еще тогда, купили места для себя и для нас, двух незамужних дочерей, Анны и меня. От Бабушкиного Хутора до Уманской железной дороги тридцать две версты. Мои три брата и крестьяне почти всю эту дорогу по очереди несли гроб на руках. В десяти верстах от нашего села было большое казенное село. (Во время крепостного права при таких селах не было помещика, они принадлежали государству). Когда мы подходили к нему, нас встретили жители этого села, со своим священником во главе, просили разрешения нести гроб и проводили нас далеко за село.

Фото 56. Сидит Мария Васильевна Мейендорф. Стоят: Софья Мейендорф (урожд. Голенищева-Кутузова, жена Льва) и Анна Мейендорф. Бабушкин Хутор. После смерти отца

Я спросила, почему они оказали отцу моему это внимание. Оказалось, что в неурожайный год, когда люди нуждались в семенах для посева, отец продал им в необходимом для них количестве отборное зерно и не взял с них ни копейки дороже, чем стоила тогда обыкновенная пшеница. И вот такая малость вызвала в сердцах народа чувство благодарности и любви. И это чувство они выразили не словами, а молчаливым действием.