Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

После смерти матери мы стали не только отпускать обеды приходящим за ними, но и кормить у себя желающих.

На девятый день мы собрались было в церковь, чтобы служить панихиду. В эту минуту приходят к нам с обыском. Это означало, что власти уже обшарили всю Одессу и перешли на пригороды. Ничего компрометирующего они у нас не нашли. Забрали только некоторые вещи, оставшиеся от владельца дома. Кое-кто в других домах был арестован.

34. Мой переезд к Ольге

Время шло. Я была занята по горло. Грусть по матери не заслонила, однако, мое беспокойство о сестре Ольге, оставшейся с пятью детьми в Умани. Железнодорожных и почтовых сношений с ней не было. Да и по всей России о почте забыли и думать. Я не имела возможности сообщить моим отсутствующим сестрам и братьям о кончине матери. Со мной была только невестка Соня, вдова Льва, с тремя детьми. И вот я узнаю, что одни мои уманские знакомые собираются нанять подводу и вернуться в Умань. Я, конечно, попросила их взять меня с собой. Соню с детьми и прислугой я поручила доброй, умной и распорядительной Елене. Елена перевезла их на Пироговскую, где еще оставались незанятые комнаты. После нашего отъезда из Умани Ольга поселилась с семьей у сестры бывшего Юриного управляющего Гуля, у панны Людвиги. Вскоре сыновья Ольги, Никита и Федор, поступили скотниками в Софиевку, то есть на молочную ферму уманского училища садоводства. Сестра переехала в отведенные ей две комнаты в доме для служащих, в нижнем этаже с цементным полом. Приезд мой к сестре оказался более чем своевременным.

Старший сын Никита смотрел за молочным скотом, Федор за свиньями. В одну из комнат Ольга поместила ту корову, которую наши крестьяне постановили выделить для нее, потому что у нее были дети. Эта корова была для них спасением. Места для меня не было. Мне пришлось устроиться в закоулке перед общественной кухней, в самом проходе; даже ночью сторож то и дело проходил мимо моей постели, чтобы закурить у огня свою трубку.

Прибыла я к сестре днем и застала ее на лужайке перед домом, сидящей на траве, окруженной кастрюлями и тремя младшими детьми, Лиленькой[73], Серафимом и Ярославом (шести, четырех и двух лет). У нее на ногах были венозные язвы, она почти не могла ходить; дети приносили ей картошку и зелень; она готовила обед. Старшие еще не вернулись со службы. Я стала во всем помогать ей и только удивлялась, как она справлялась без меня.

Вскоре ее мальчики вырыли во дворе нечто вроде погреба, куда поместили корову; а Ольгу со мной и детьми заведующий фермой перевел в большую комнату в верхнем этаже. Комната эта занимала всю ширину строения, в трех ее стенах было 8 окон. Когда-то там были две большие угловые комнаты; в каждой была плита. Потом перегородку сняли, и эта комната служила помещением для столь необходимых коммунистам собраний. Язвы на ногах у Ольги не заживали. Уговорить ее совсем слечь мне никак не удавалось, пока об ее положении не узнала добрейшая Ольга Ивановна, жена местного доктора Давыдова. Она стала ежедневно приезжать с противоположного конца города, чтобы делать ей перевязки, и Ольга вынуждена была подчиниться ей и не вставать с постели. После двух или трех недель раны затянулись.

В первый же день своего посещения Ольга Ивановна увидела в углу груду нестираного белья. Не сказав ни слова, она на следующий день явилась со своей дочерью, увезла это белье к себе, а через два дня привезла его чистым. Если я упоминаю об этом, то для того, чтобы мои племянники и их дети знали, сколько добра мы видели от посторонних даже мало знакомых людей, и чтобы они таким же образом относились к каждому, кому могут прийти на помощь.

Кто-то подарил Ольге породистого петуха, а вслед за тем в хозяйстве нашем явилась и курочка той же породы. Мы им устроили насест над площадкой ведущей к нам лестницы. Но соседи стали обижаться; тогда мы перевели их в нашу большую комнату. Федору обещали в награду дать поросенка. Братья спешно стали и для него рыть яму.

Наступила осень. Чтобы обогреть наше помещение, надо было топить обе плиты, но они быстро остывали, особенно ночью. Дрова нам выдавали в виде целых деревьев. Мы с Никитой распиливали их, а он потом раскалывал их на мелкие поленца. Пилить-то я научилась, а когда, в отсутствие Никиты, я бралась за топор, всегда находился идущий мимо мужчина, который и делал это вместо меня. Так я за время революции и не научилась рубить дрова.

Мой день складывался так: вставала до света и бежала собрать хвороста на растопку; варила что-нибудь горячее для наших молодцов, которые очень рано должны были быть около скота. Потом шла доить корову.