Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Надо было думать о зиме. Жить на чердаке зимой было невозможно. Ольга стала искать должности сельской учительницы. Мы с ней отправились в так называемый «Наробраз» – городское учреждение народного образования. Видя в ней человека интеллигентного, от нее не потребовали документа об окончании какой-либо школы, но предложили ей самой отыскать себе то село, которое нуждалось бы в учительнице. У них таких сведений не было. Тогда Ольга, оставив на меня Федора, Лиленьку и Серафима, взяла с собой Ярослава и Никиту, который мог бы носить его, и пошла пешком бродить по Волынской губернии. Переходя от одного села к другому, дошли до села Жукова, где и постучались к священнику. Священник этот, о. Николай Львович, бывший в то время благочинным на всю округу, человек семейный (жена и три молоденькие дочки), очень сердечно принял их и, как говорится в сказках, «обогрел, накормил и спать уложил». Он же указал ей то село, Хоровец, которое желало иметь учителя.

Ольга отправилась туда и, сговорившись там с председателем Хоровецкого сельского совета, вернулась в Новоград-Волынск. Спустя некоторое время получила от Наробраза назначение и даровую подводу. От Новоград-Волынска Жуково отстоит в пятидесяти верстах да еще семнадцать верст до Хоровца. Выехали мы утром. Ольга чувствовала какое-то недомогание, но объясняла это утомлением и суетой сборов. Не доезжая до Хоровца наш возница, ссылаясь на наступившую темноту, предложил нам переночевать в каком-то селе у его знакомого. Мы с радостью согласились. Его знакомый предоставил нам просторную комнату, и мы стали перетаскивать туда свои вещи. Ольга изнемогала от сильной головной боли.

Когда я сняла с воза последнюю укладку, мужик, который нас вез, повернул лошадей, хлестнул по ним и был таков. Мы поняли, что он нас бросил. Но негодовать на него не приходилось: ведь он отбывал свою даровую сельскую повинность и никто не мог знать, до какого пункта он нас довез. На следующее утро я нашла мужика, желающего доставить нас в Хоровец за плату. Зная наше безвыходное положение, он мог заломить любую цену. Он поставил только одно твердое условие: чтобы ему было заплачено царскими деньгами. У меня были и таковые, в мелких рублевых, трехрублевых и пятирублевых бумажках. Я отговаривала его, объясняя, что они теперь ни к чему. Но он настоял на своем. Пришлось взять грех на душу и избавиться от этого ненужного хлама. А быть может, он у себя в селе и платил ими за то или другое.

Приехали в Хоровец. В школе была большая классная комната (может быть, и две; теперь не помню) и малюсенький уголок для учителя; дверь из классной, окно и вдоль стенки против окна узенькая койка. Только и места, что возможность подойти к этой койке. Было лето; учение еще не началось. Уложив Ольгу на койку, мы, остальные, расположились в классной. Тут Ольга, у которой температура была уже выше тридцати девяти по Цельсию (у нее сохранился термометр), требовала от меня, чтобы я не теряя ни минуты шла в Жуково к отцу Николаю и предложила себя в учительницы к их двум барышням. Старшая уже кончила учение и сама служила учительницей в какой-то соседней сельской школе.

Когда Ольга ночевала у Львовичей, он вечером за ужином жаловался ей на свое положение: его девочки учились в городе, который сейчас оказался по ту сторону границы. Им оставалось пройти только два последних класса. Надо было пройти их дома и сдать официальный экзамен в Словуте (пограничная станция в 11 верстах от них). Ольга говорила мне, что она без всякого зазрения совести меня расхваливала, и они согласились поговорить со мной лично. Я не хотела оставлять больную Ольгу, но она так сердилась на меня, доказывая, что у нее есть дети, которые вполне способны смотреть за ней, так настойчиво повторяла «иди сейчас же, иди скорей», что мне пришлось подчиниться.

И хорошо, что я послушалась ее: Львовичи, не зная, ждать ли меня или нет, уже успели начать переговоры с другим лицом. В данном случае Ольга была почти ясновидящей. (В Шотландии есть народная примета: седьмая дочь седьмой дочери бывает ясновидящей. А Ольга была не седьмой дочерью, а только седьмым ребенком своей матери, которая была не седьмым, а шестым ребенком в своей семье).

Пришла я к Львовичам уже под вечер, и мне пришлось у них переночевать. Очевидно, я не произвела на них впечатления слишком старой; пройдя семнадцать верст пешком, я не изнемогала от усталости; мне было около пятидесяти трех лет, но я все еще была в состоянии все, что делала, делать вполсилы. Я условилась с матушкой о вознаграждении: кое-что деньгами, но главное натурой; я у них жила на всем готовом, а в субботу, закончив свою рабочую неделю, я шла к сестре, неся ей один фунт сала, один фунт мыла, соли и столько буханок печеного хлеба, сколько могла взвалить на свои тогда еще очень могучие плечи.