Воспоминания и мысли

Божественный Пастырь никогда не отчаивается в возможности спасти душу, спасти свое грешное человечество. Почему же мы так легко впадаем в отчаяние? Ответ очень прост: Христос верил Отцу своему, верил в природу человека – создание Бога. Христу ясно все, Он видит то, что ускользает от нас, Он видит слабую искорку, которая еще теплится в самой глубине души грешного человека, в сердце погибшего создания; Он верит, что искорка эта разгорится ярким пламенем от дыханья Духа Святого.

Надо неустанно следить за заблудшими овцами, надо искать их повсюду. Для этого нужно иметь хоть в слабой степени ту веру, которую имел Сын Божий, Его веру в Творческую силу Отца, Который создает и пересоздает, веру в возможность возрождения каждой души, в обновление и воскресение каждого человека, хотя бы он и казался умершим.

В числе тех, которых называют «погибшими женщинами», мне приходилось встречать замечательных работниц в деле спасения своих сестер. Они далеко превосходили многих, считающихся истинными христианками и никогда не уклонявшихся от прямого пути. У многих из этих несчастных женщин преданность делу, горячее желание помочь и стремление жертвовать собой доходили до высокой степени, что возбуждало в нас всегда искренний восторг. Ими руководил опыт собственной жизни, и, принимая на себя такую священную обязанность, они подымаются на необыкновенную высоту, или, вернее, опускаются в своем смирении, в своем отречении на глубину, которая близка к святости.

«Мы несчастные, – говорила мне одна из них, – мы дурно поступали, а потому мало на что годимся, но мы можем по крайней мере помогать вам в том, чтобы извлечь из грязи хоть нескольких из наших несчастных сестер». И действительно им удалось извлечь из грязи потерянные алмазы, которые люди попирали ногами, эти самоотверженные женщины искали всюду – в соре, в отбросах и извлекали сокровища. Когда сокровища были очищены, то засияли, «как звезды, которые светят вечно».

Как-то после одного из моих посещений дома терпимости я встретила у выхода содержательницу этого заведения. Она остановила меня и сказала: «Извините, сударыня, у меня есть к вам просьба. Здесь есть одна молодая девушка, не могли ли бы взять ее к себе или найти ей место? Она не создана для такой жизни и никогда не примирится с ней. Бедняжка постоянно плачет, и мне кажется, что она умрет от горя. Это несчастное создание. Если бы она могла покинуть мой дом».

Не первый раз уже я видела точно остатки материнского чувства даже в содержательнице притона. «У вас как будто есть доброе чувство к вашим питомицам, – сказала я ей, – как можете вы продолжать ваше дело?» – «Что же делать, сударыня, я делаю что могу для этих несчастных девушек; все это, конечно, грустно, но… ведь это необходимость, так говорят все мужчины, которые посещают мой дом».

Во время нашего пребывания в Ливерпуле, я посещала иногда городскую больницу – огромное здание, мрачное и тоскливое. В большой палате поставлены в два ряда кровати, занимаемые совсем молоденькими девушками; одна кровать, занимаемая какой-нибудь больной постарше, стоит отдельно. Как-то я пришла туда. По обыкновению я прочла несколько текстов из Евангелия, а затем обратилась со словами утешения к тем, кто хотел меня слушать. Чтобы выйти из палаты, мне надо было пройти мимо кровати одной больной, которой уж немного оставалось жить. Тело ее было истощено ужасной болезнью, а лицо выражало полное отчаянье. У меня составилось о ней ложное мнение, мне казалось, что она, должно быть, очень черствая и ожесточенная. Я хотела пройти мимо не останавливаясь, как вдруг больная протянула руку и схватила меня за платье. Я должна была приблизиться к ней, хотя, признаюсь, в ней было много отталкивающего. Она была страшно обезображена болезнью. Прошлое ее было ужасно. Она погубила много молодых жизней, притесняла и даже тиранила тех девушек, которыми торговала для своей же выгоды. Ей было на вид лет пятьдесят, и большую часть своей жизни она провела на счет несчастных, одиноких сестер своих. Много преступлений лежало на ее совести… Она прошептала, или, вернее, прохрипела: «Скажите, о, скажите, для меня уж нет больше надежды? Я могла бы теперь вынести всё, всё самое ужасное, но, прошу вас, скажите, есть ли еще хоть малейшая надежда для меня?» Нечего говорить о том, каков был мой ответ. Может быть, слезы сказали больше, чем слова. «Придите ко мне все вы, которые на краю мира!» – «Да, обратите ваш взор на Него, не отрывайте от Него ваших глаз до последнего вздоха. О да, и для вас есть надежда!»

С уст ее сорвался вздох, походивший более на стон, и я услышала: «Спаси меня, Бог мой!»

Я оставила ее. Через несколько часов она умерла.