Воспоминания и мысли

Я нахожу, что в наше время придают слишком много значения названиям, которыми именуются различные правительства Европы и всего мира. Существенное значение имеют единственно только принципы, на которых основана внешняя форма правительства, и о каждой нации можно судить по тому, соблюдает ли она эти принципы, или нет. (Storm Bell. April 1900).

Вильям Ллойд Гаррисон

Имею ли я право считать Вильяма Гаррисона в числе моих соратников? Он настолько опередил меня в исполнении задачи своей жизни; окончив свои громадный труд, достигнув цели, он покинул наш мир в то время, когда мы едва только стали делать первые шаги, только открыли боевой огонь.

Как бы то ни было, мы встретились. Задолго до моего личного знакомства с Гаррисоном меня вдохновлял его пример, так как с ранней молодости я следила за великим движением в пользу уничтожения невольничества; Гаррисон же был душой движения и вождем его. Уничтожение невольничества составляет страницу в истории, о которой, к сожалению, почти забыли; впрочем, только по эту сторону Атлантического океана побледнело воспоминание о таком великом событии. Даже самое имя того, кто был действительно героем движения, почти неизвестно современному поколению. А между тем как прекрасно, как удивительно совершенное им дело! Подумать только: освободить четыре миллиона черных невольников! Достигнуть этого можно было благодаря непоколебимой твердости этого необыкновенного человека! Первые шаги были трудны и несмелы, как всегда бывает в великих делах, составляющих эпоху в жизни человечества. Гаррисон должен был сам печатать и доставлять свою газету «Le Libérateur» («Освободитель»), которая обессмертила его имя.

In а small chamber, friendless and unseen,
Toiled o’er his types one poor unlearned young man,
The place was dark, unfurnished and mean,
Jet there the freedom of a race began.

В маленькой комнатке бедный молодой человек одинокий и неизвестный, малосведущий, трудолюбиво склоняется над типографскими шрифтами. В комнате темно, неуютно; обнаженные стены и убогая обстановка, а между тем там родилась свобода целой расы.

В моей простой и краткой заметке я хочу всё же поделиться чрезвычайно дорогим для меня воспоминанием о тех немногих словах, с которыми он обратился к нам, а также хочу упомянуть о его письмах.

В 1871 г., то есть два года после опубликования нашего манифеста, Гаррисон послал письмо в газету «New-York Tribune», в котором после краткого изложения законоположения, приводимого нами в манифесте, он пишет следующее: