Воспоминания комиссара Временного правительства. 1914—1919

Полное согласие между Комитетом и правительством казалось настолько установленным, что Церетели предполагал произвести своеобразную военную демонстрацию: после опубликования мирной ноты правительства вынести в Совете решение поддержки «Займа свободы». Правительство учитывало это и со своей стороны старалось отредактировать документ, который должен был удовлетворить демократию, причем левая часть правительства выдержала весьма суровый бой с Милюковым из-за некоторых выражений. И когда текст ноты был установлен окончательно, некоторые министры при встрече с членами комитета утверждали, что комитет будет поражен, насколько далеко пошло правительство ему навстречу. И не подлежит никакому сомнению, что если бы текст ноты был заранее показан Церетели или кому-нибудь из руководящих членов комитета, в него были бы внесены соответствующие поправки или была бы предпринята кампания для подготовки общественного мнения к этому акту. Но этого не было сделано.

Текст в комитете был получен одновременно с передачей его в печать, после посылки в Париж и в Лондон. Комитет в экстренном заседании стал обсуждать ноту, и после первого прочтения всеми единодушно и без споров было признано, что это совсем не то, чего ожидал комитет. В особенности резали глаз слова о том, что после революции «всенародное стремление довести мировую войну до решительной победы лишь усилилось благодаря сознанию общей ответственности всех и каждого».

Потом, при дальнейшем детальном разборе, стали раздаваться голоса, что, в сущности, нельзя требовать, чтобы Временное правительство разговаривало с союзными правительствами языком «Манифеста к народам мира», что дипломатия имеет свой собственный язык. Церетели стал добросовестно расшифровывать ноту и указывать на то, что многие вопросы в ней выражены вполне соответственно общим мирным тенденциям демократии. Скобелев ставил вопрос еще шире, доказывая, что вообще нельзя требовать полного совпадения стремлений демократии и позиции правительства. Демократия воодушевлена революционным пылом… Но русская революция, попадая за границу, должна сходить со своих ширококолейных рельсов и приспосабливаться к узкой иностранной колее… Но все-таки ряд выражений комментировался и ими как неосторожные и легко поддающиеся изменению.

Около 5 часов ночи заседание было прервано.

Возбуждение комитета объяснялось тревогой, что нота может вызвать самочинные выступления масс. Но, быть может, как раз эта тревога и послужила причиной этих выступлений, так как будоражащее известие о том, что комитет всю ночь заседает над неудачной мирной нотой правительства, о которой столько говорили и от которой ждали первого практического шага к миру, облетело весь город, все казармы.

На другой день, 20 апреля, когда комитет собрался обсуждать ноту, стали поступать сведения о том, что Финляндский полк вышел из казарм и с оружием в руках и со знаменами с надписями: «Долой захватническую политику!», «В отставку Гучкова и Милюкова» – двинулся на Мариинскую площадь. Немедленно были посланы Скобелев и Гоц, которым удалось убедить солдат очистить площадь.

Как оказалось, полк был выведен именем Исполнительного комитета по инициативе солдата Линде, бывшего раньше членом Исполнительного комитета. Но брожение перекинулось на другие части, захватило рабочих. В ответ началось сильнейшее движение и среди обывателей, в особенности группирующихся вокруг партии Народной свободы[48]. И к вечеру уже начались столкновения между различными группами демонстрантов.

Правительство предложило комитету совместное заседание для обсуждения положения дел. Заседание состоялось в тот же вечер и продолжалось с 9 до 4 часов утра. Это была первая встреча правительства и Исполнительного комитета со дня, когда на ночном заседании в начале марта решено было образовать Временное правительство. Лишь восстание масс, направленное уже и против правительства и против комитета, заставило их попытаться действительно сговориться.

Но сговора не было. Началось с того, что возникли прения о допуске журналистов. Комитет согласился на закрытое заседание, но, когда правительство заявило представителям печати, что оно согласилось на закрытое заседание только под давлением комитета, комитет стал настаивать на открытых дверях. Тогда правительство заявило, что уже оно настаивает на недопущении журналистов. Правительство осыпало комитет упреками если не за сегодняшнее выступление, то, во всяком случае, за прежнее систематическое расшатывание авторитета правительства. Особенно резко и раздраженно говорил Шингарев. Керенского не было. Милюков производил на комитет впечатление конченого человека, которого было просто жаль. Он сидел все время молча и сделал только одно заявление: прочел телеграмму, полученную из Парижа, в которой сообщалось, что французское министерство иностранных дел не сочувствует созыву междусоюзнической конференции для обсуждения вопроса о целях войны.