Воспоминания комиссара Временного правительства. 1914—1919

Чтобы ликвидировать свои дела и оформить назначение, я выехал в Петроград. Там, однако, накануне отъезда на Северный фронт я получил сообщение из Военного министерства, что правительство, согласно телеграмме Керенского, изменило назначение, посылая меня на Западный фронт, к Деникину. Как ни грустно было отказаться от мысли побывать на своем фронте, я первым делом выехал в Минск.

В первый же день мне пришлось познакомиться с Деникиным. Причиной моего экстренного вызова стало то, что между фронтовым комитетом и главнокомандующим произошли недоразумения, грозящие полным разрывом. Дело шло об участии комитета в подготовке фронтовых операций. Комитет настаивал на подготовке чрезвычайно широких, почти контрольных прав. Деникин возражал против всякого участия вообще.

Раза три мне приходилось ездить из комитета в штаб и обратно. Казалось, уже было достигнуто соглашение, и, предварительно добившись значительных уступок со стороны комитета и получив в штабе согласие Деникина, я еду обратно в комитет для второстепенных поправок. Убеждаю негодующий комитет и на эти поправки. Вдруг звонок телефона – меня вызывает начальник штаба генерал Марков и смущенным, извиняющимся голосом сообщает, что главнокомандующий берет назад свое согласие. Опять еду в штаб, опять в комитет… Однако к вечеру препятствие удалось преодолеть: в конце концов я сумел убедить комитет, что он не вправе брать на себя слишком большую ответственность, так как все военные неудачи будут сваливать на вмешательство профанов. Генералу же Деникину я представил всяческие доводы о полезности того, чтобы заинтересовать солдатских представителей в боевой технике, чтобы добиться от них действенной помощи. Разве будет лучше, если комитет станет заниматься только вопросами политики и контрреволюционной опасности…

Деникин показался мне олицетворением трагедии русской армии. Он был слишком военным, может быть, даже узко военным человеком, настолько, что даже старые недочеты уже не бросались в глаза. Но зато теперь он понимал, что армия разваливается. Сжившийся с определенными условиями в армии, он внезапно увидел ее в новом свете: карикатурным извращением всех прежних устоев и оснований. Но что же делать? Уйти и очистить место более покладистым и подлаживающимся? Уйти из армии, еще стоящей на фронте, еще не окончившей войны? Пусть сами обстоятельства заставят сделать это, пусть бунтующие солдаты арестуют или новое правительство само устранит. Но Деникин добровольно из армии не уйдет.

Он, конечно, не дорожит своим местом, не подлаживается, наоборот, он ищет конфликта, он старается быть резким, он отводит душу горьким, хотя часто заведомо бессильным словом. Каждый приезд Керенского в Минск был поводом для несдержанного выражения мнения. Чуть ли не каждую неделю в Петроград шли телеграммы с провокационно-резкими нападками на новые порядки в армии – именно нападки, а не советы… Разве можно посоветовать отменить революцию?..

Он не был против революции. Но он не был связан с революцией настолько, чтобы понимать или даже стараться понять ее трагедию. Он понял бы революцию, которая заключила мир, и боролся с нею, если бы видел, что этот мир гибелен для России, но, может быть, примирился с нею, если бы мир был «сходен»… Но революцию, которая требовала наступления, а в то же время разрушала устои, на которых покоилась вся сила армии, – такой революции он не мог и не хотел понять…

Он был тягостен в то время, и Керенский иногда с невольным раздражением отзывался о нем как о слишком узко смотрящем на вещи человеке. Но разве это значило, что вместо него надо поискать другого – или менее военного по духу, или думающего то же, что и Деникин, но политично скрывающего свое мнение? Ведь нужна армия и боевые генералы, а не гнущиеся спины! И Деникин оставался командующим фронтом, несмотря на недоверие к нему со стороны Исполнительного комитета, несмотря на озлобленные нападки фронтовых исполнительных учреждений. Война связывала, заставляла идти вместе…

Однажды в Ставке на собрании всех главнокомандующих, при Керенском, Деникин произнес чрезвычайно резкую, более того, вызывающую речь по адресу правительства и самого Керенского, быть может надеясь, что это откроет возможность уйти. Но Керенский встал и пожал ему руку:

– Благодарю вас, генерал.

Оба чувствовали, что выполнили свой долг. Но оба чувствовали бесплодность и безрезультатность этого.

* * *

На Западном фронте я пробыл только один день, так как воспользовался случайной встречей с Керенским и убедил его оставить в силе прежнее мое назначение. Так как острый конфликт был уже улажен, то мне удалось настоять на своем, я получил перевод на Северный фронт, куда меня тянуло всей душой. Керенский говорил со мной о своем намерении назначить Савинкова управляющим Военным министерством. Он просил меня подготовить для этого почву в Исполнительном комитете.