Воспоминания комиссара Временного правительства. 1914—1919

Но такие убеждения требовали времени, подчас уступки и компромисса. До разрыва дело не доходило, но все время была натянутость, и комитет несколько раз выносил резолюции о необходимости моего удаления с фронта за недостаточное уважение к представительным учреждениям в армии. Но каждый раз резолюции оставались под сукном.

Но не только комитет, сам командный состав не знал, как подойти к этой твердой власти, о которой столько говорилось в тылу. Керенский еще при мне решил закрыть «Окопную правду» и послал об этом телеграмму в 12-ю армию. Но оказалось, что «Окопная правда» все же продолжала выходить. Клембовский сообщил мне, что в 12-й армии не знают, как подступиться к делу, и просил меня самого заехать и уладить этот вопрос.

К моему приезду в Ригу у начальника штаба собрался весь генералитет, начальник гарнизона, комендант. Всем представлялось решительно невозможным проведение приказа в жизнь, так это вызовет беспорядки, бунты и пр. Мне пришлось упростить вопрос. Не вдаваясь в прогнозы относительно будущего, я просто обратил внимание, что приказ, вызванный самыми вескими соображениями, дан, и, значит, его нужно немедленно выполнять. Для командного состава такая постановка вопроса оказалась наиболее убедительной, и действительно, на другой день «Окопная правда» была закрыта, без всяких эксцессов и недоразумений. Правда, большевики жаловались на недостаточно корректное к ним отношение и пытались найти защиту у меня… Но после оставили и эту надежду. Вскоре они стали издавать новую газету, «Окопный набат», но чрезвычайно сдержанно и бледно даже…

Но особенно трудно было принимать более решительные меры, технически называвшиеся нами тогда «чисткой» армии. Чуть ли не в каждой дивизии был тогда свой большевик, с именем, известным в армии более, чем имя начальника дивизии.

Так как было ясно, что без их удаления нельзя справиться с разложением армии, то мы постепенно убирали одну знаменитость за другой. Но меры к аресту должно было принимать само начальство – ведь оно распоряжалось военными силами. Такие генералы, как Болдырев, мало смущались подобными задачами. Знаменитый капитан Сиверс, гремевший от Балтийского моря до Карпат, был арестован изумительно легко: ему дан был приказ явиться в штаб, там его усадили в автомобиль и увезли в тюрьму. Но в одной из дивизий 6-го Сибирского корпуса картина получилась иная. Начальник дивизии не принял никаких мер предосторожности и, не подготовив надежной силы, дал приказ об аресте. Вся рота, в которой находился большевик, возмутилась и решительно заявила, что не выдаст «своего», а у начальника дивизии не оказалось под руками сил для принуждения. На другой день были подготовлены силы против роты, и приказ был повторен. Но конфликт уже охватил весь полк, и к одной роте присоединились другие. Пришлось на третий день снаряжать экспедицию из всех трех родов оружия. Но в то время, как части карательного отряда безнадежно запутались и не явились вовремя, на помощь бунтовщикам пришла вся дивизия.

Только благодаря вмешательству Войтинского удалось найти выход из положения. Убедившись, что карательный отряд не может помочь, он отправился на переговоры и, несмотря на страшное возбуждение солдат, добился того, что арестованный был отправлен в штаб дивизии. Но рота настояла на том, что она тоже будет находиться при штабе. Таким образом, если принять во внимание, что охрана штаба состояла всего из 8 человек, оказалось, что не столько начальник штаба арестовал большевика, сколько большевик арестовал начальника штаба.

Все это было настолько скандально, что Клембовский попросил меня поехать в Ригу и посмотреть, что там творится. Я попал на заседание командующего армией, начальника дивизии и комиссара армии, где настаивал на немедленном уводе всей дивизии с фронта и строжайшем наказании виновных. Но генерал Парский твердо заявил, что он считает это лишь неприятным инцидентом, не поколебавшим боеспособность дивизии, которая может остаться на фронте. Я так же определенно заявил, что признаю полный приоритет его мнения.

Помню, окна квартиры выходили на площадь с готическим собором. И, смущенно уходя от командующего армией, я говорил Войтинскому, что впервые почувствовал, насколько острые, напряженные линии готики чужды русскому Духу.

* * *

Аресты отдельных большевиков не разрешали, однако, вопроса. «Преступность» носилась в воздухе, ее контуры не были отчетливы, потому что ею была заражена вся масса.