Воспоминания о Ф. Гладкове

Хорошо рассказывал Федор Васильевич о «кубанском периоде» своей разносторонней общественной деятельности. Рассказывал об общих затеях культурно-просветительного характера, вплоть до постановки силами учителей оперы «Фауст». Федор Гладков пел партию Валентина. Было понятно его желание «организовать хорик» из студентов Литературного института; над затеей своего директора весело, беззлобно посмеивались непослушные его питомцы, только что пришедшие с фронтов Великой Отечественной войны, где они наслушались всякой иной музыки. Вспоминал Федор Васильевич и о том, как Максим Горький интересовался его учительской деятельностью — от сибирских лет до работы в органах народного образования Советской Кубани.

— Мне кажется, Горький уже по первым моим писаниям, дошедшим до него, мог догадаться, что их автор Байкалов, то есть я, — педагог, и предсказывал ему еще в тринадцатом году будущее... Кое в чем я позднее оправдал его прогноз...

Держа в руках письма, полученные к 75‑летнему юбилею от ряда бывших его учеников, Федор Васильевич тепло вспомнил о них. Запомнился мне рассказ Федора Васильевича об одном озорном ученике, отказавшемся от изучения «закона божия». Это было в станице Павловской. Поп, которому школьник заявил о своем отказе, перепугался грядущих осложнений, прибежал с жалобой «к самому господину инспектору», то есть к Федору Васильевичу.

— Я вызвал четырнадцатилетнего «еретика» к себе в инспекторский кабинет для объяснения наедине. Помню, как сейчас, глаза паренька — озорные, но настороженные. На мой вопрос, почему он перестал изучать «закон божий», паренек отчубучил: «Я давно не верю в бога, а верю в своего отца». — «Это, говорю, хорошо, что вы в отца своего верите, да только надо соображать — а как же будет с училищем, ежели и другие ребята не захотят «закона божия»?» Засверкали глазищи у моего еретика, и он этак протяжно спросил: «По-нял... Закроют?» Помолчав, сказал: «Спа-сибо... Изви-ни-те...» И — ушел.

Федор Васильевич что-то, видимо, еще вспомнил, наверное свое тогдашнее настроение, засмеялся и закончил рассказ:

— Оба мы, знать, были озорниками: и паренек, и инспектор высшего начального училища.

Охотно рассказывал Федор Васильевич и о том, как он «комиссарил» в органах народного образования после революции, сначала в станице, потом в Новороссийске, в наробразе и в культпросвете политотдела IX армии. Он открывал школы по ликбезу, участвовал в организации и проведении учительского съезда.

— На открытии одной из красноармейских школ по ликвидации неграмотности, — рассказывал Федор Васильевич, — я дал слово для приветствия молодому политотдельскому инструктору. Оратор выступил с архиметафорической речью: «Товарищи Соколы и Буревестники революции! Поставим к стенке гидру темноты, мрака и невежества!» И он мигом развернул самодельный плакат с призывом: «Смерть безграмотности!» Ну, думаю, сейчас отстегнет кобуру, выхватит свою пушку да и грянет из нее для наглядности, в полном соответствии с развернутой метафорой. Но слышали бы вы, как бешено колотили бойцы в ладоши. Успех оратора был полный! Даже сверх меры.

Федор Васильевич как-то разговорился о сложном и горячем процессе советизации школы на Кубани, о проведении им съезда школьных работников.

— Признаюсь, тут-то я и увидел, как в последние предреволюционные годы школа была засорена мелкотравчатой чиновной интеллигенцией. Годы империалистической войны выдернули хороших людей из школы. Замена их была иного качества. И моральный, и профессиональный уровень учительства явно понизился. С приходом советской власти на юг надо было основательно счищать коросту, выбивать инерцию, равнодушие из многих «шкрабов». Словечко не по мне, но из песни того времени его не выкинешь.

Федор Васильевич говорил о своих выступлениях перед учительством. С присущей ему как рассказчику экспансивностью он вскакивал из-за стола, быстрым взмахом руки ссыпал в коробку табак, оставшийся от набивки гильзы, устремлял острые глаза на собеседника, превращая его в эти минуты в туговатого «шкраба», и начинал убеждать:

— Куда вам идти? Какая еще вам дорога нужна? Ленин! — вот наш с вами путь! В новой школе и работать надо по-новому. Отбросить к чертовой бабушке все ваши сомнения, эти самые... мм... бредни. Не сложность, а путаница в головах — вот ваша помеха. Народный учитель, друзья, это... это тоже советская власть. Советская власть над душой человека...

Было трудновато выдерживать напор оратора, глядевшего тебе в глаза. Я начинал подавать признаки согласия: «Да... это вы верно... Да-да». Федор Васильевич остывал.

— Вот так, брат, приходилось нажимать и на кубанских учителей, вытягивать их за уши из обывательского мирка. Да и то сказать: перепуганы они были сменой разных властей в те времена.

Федор Васильевич любил свой рассказ «Зеленя».