Воспоминания о Ф. Гладкове

Однажды, в связи с прочитанной статьей в «Учительской газете», Федор Васильевич недовольно заговорил:

— Ну вот... Теперь Макаренко призван оправдать сухость и формализм голых администраторов в нашей школе: «Макаренко применял строгие меры», «Макаренко — за строгий режим», «Макаренко наказывал, приказывал, указывал»... Но Макаренко был чутким! Макаренко был близок к питомцам своим! Он ненавидел холодных, злых, равнодушных чиновников, пробравшихся к делу воспитания и образования молодого поколения. Надо же ухитриться, чтобы Макаренко стал идолом! И чуть ли не пугалом! Въелась в нас этакая зараза: «Не отклоняться и преклоняться без размышлений...»

III

Неутомимо работал Федор Васильевич на Кубани в первые годы советской жизни. Гладков — заведующий отделом народного образования. Гладков — редактор газеты «Красное Черноморье». Гладков — неуемный политпросветчик. Военный комендант города Новороссийска рассказывал мне, что летом 1920 года Федор Васильевич Гладков врывался в комендатуру, сбросив с кудрей блинообразную кепчонку, и требовал, требовал, предлагал, предлагал, настаивал, сердился, ругался, добивался своего, смеялся, весело шутил и, накинув на голову свой неказистый «убор», исчезал. После его «налетов» хотелось работать быстрее, оперативнее, инициативнее. «У нас звали его «метеором» за все: за быстроту движений, но больше — за умение, добившись своего, не задерживаться, а стремиться дальше».

Только в конце 1921 года Федор Васильевич сумел освободиться от обязанностей нелитературного характера, чтобы заняться писательским трудом.

— Алексей Максимович похлопотал, и меня отпустили в Москву. Отпустили, освободили, а только приехал в столицу, как вскоре был назначен директором рабфака при фабрике «Гознак». Еще два года в педагогах походил! Да еще к тому же заведовал школой подростков, о чем в последнее время чуть совсем не забыл. Татьяна Ниловна уже мне напомнила, да еще с добавкой: будто уж очень с этими подростками я «носился», заботился...

Как-то, гуляя в районе старых Хамовников, Федор Васильевич остановил меня на Пироговке у здания с вычурным фасадом:

— Это он, мой рабфак... — Помолчал, заглянул куда-то влево от здания, сказал: — Сколько раз я сюда хаживал... в день по нескольку раз... Потянул он из меня жилушки, да вот не жалко. Ей-богу... Требовательный народец в нем учился. Приходилось подбирать преподавателей поязыкастей. Гугнивых народец слушать не хотел. Один спец-лингвист слово «сани» два часа разбирал, — так просмеяли и меня за эти «сани». Ну что ж... Работали решительно. Учились, как требовалось: рабфак. Рабочий факультет. А? Музыка! И было — учение — свет. Учение! А не «учеба». Не люблю «учебы». Послушать только: у‑че-ба... «Рабфак» — люблю, «учебу» нет. Хм... «Учеба — свет, а неучеба — тьма»...

Не любил слово «учеба» ни учитель Гладков, ни писатель Гладков.

«Цемент» решил судьбу педагога Гладкова: Гладков стал крупнейшим советским писателем, новатором в литературе, ставившим перед нею новые творческие проблемы.

Но учитель не ушел из души, из творческих замыслов писателя. Федор Васильевич считал важными страницы романа «Энергия», на которых он рассказал о судьбе бывших беспризорников и правонарушителей Татьяны и Вакира, о руководителе колонии Шастике, который сыграл решающую роль в выпрямлении их жизни (глава «Истоки»). В архиве писателя лежат рукописи статей о школе, приготовленные им в 30‑х годах.

Перед самой Великой Отечественной войной Федор Гладков опубликовал поэтичную повесть «Березовая роща», где одним из привлекательнейших героев явился учитель Мартын Мартынович Подсосов, жаждущий обновления жизни, восторженный участник преобразования природы. (Фамилия героя увековечивает память о забайкальском учителе Подсосове, с которым молодой Гладков начинал свой революционный путь в годы первой русской революции.) В повести раскрывается богатая и скромная натура русского учителя. Вне коллектива, вне среды своих питомцев не представляет своей жизни Мартын Мартынович. Потому-то ему чуждо состояние одиночества, сиротливости. Советы, которые он дает молодым учителям, проникнуты глубокой озабоченностью: «Не поучайте до изнурения, а воспитывайте». Он укрепляет в сознании своих молодых соратников заботу об «устроении человеческой жизни». В своем возбуждении, даже в раздражении он не представляется сварливым стариком. Хорошо его понимает молодая учительница Клавдия Николаевна: «Как вы интересно негодуете, Мартын Мартынович!» Да, Мартын Мартынович справедливо негодует, видя и осуждая погоню некоторых деятелей школы за стопроцентным «отличничеством». Он осуждает боязнь этих педагогов «жуткой власти улицы» над некоторыми школьниками. Старику противен тип «замнача», «благовестника механической системы», который под флагом борьбы за науку и технику «хоронил» поэзию, отличившись геростратовским афоризмом:

— Предоставим последним поэтам хоронить своих «мертвецов».