Воспоминания о Ф. Гладкове

Гладков никогда не пророчествовал, не становился в позу. Всякая поза претила ему. Он был коммунистом в самом высоком значении этого понятия. Скромность его не являлась признаком бедности духа. Его дух был щедр и широк, как у немногих. Он следил за литературой не с прицеленным револьвером, не с хитро прищуренным глазом, а с открытой душой, с ясным взором доброжелателя и полезного наставника. Он читал книги своих товарищей, читал произведения молодых. Вы скажете: эка невидаль, а как же иначе! О нет, товарищи современники! Поищите-ка маститых, которые жаждут читать книги других, а тем более писать о них, помогать советом и своим разумом. Есть, но мало, поразительно мало. Вот почему безызбывно горе потери таких писателей, как Гладков, Серафимович...

Как Гладков, так и Серафимович учили правильно жить и не фиглярничать в священном деле литературы уже самим фактом своего бытия, своим примером. Равняться на таких изумительных современников, хотя бы в чем-то походить на них, стараться быть такими — это соревнование духа, полет вверх, в иногда недостижимые высоты.

Я не имел счастья общения с Горьким. Но я понимаю, Алексей Максимович тоже был таким, вернее, от него отпочковывались, развивались и крепли могучие побеги русской демократической, революционной, советской литературы.

...Федор Васильевич позвонил у дверей, вошел в мою скромную квартирку во дворе Союза писателей, на Воровского, 52. Он не стал рассматривать слишком неказистую обстановку и сразу спросил меня о положении на фронте.

Я только вернулся оттуда, Гладков ждал от меня обстоятельных и точных сведений. Он сидел не раздеваясь, сняв шляпу (кажется, у него была палка), и слушал внимательно, озабоченно и строго. Губы его сжались, образовав морщинки у рта, глаза сосредоточились. Я понял: здесь нельзя шутить, отделываться междометиями или анекдотами, нужно доложить о том, как ведет себя Россия на войне и нет ли чего вызывающего беспокойство за судьбу отечества. Его обрадовал дух сопротивления, вера в победу... Лицо его постепенно светлело... Он попросил подробно рассказать о тех или иных эпизодах войны. Как штурмовали Новороссийск? Как проходила высадка морской пехоты после торпедной атаки по молу? Повторил фамилию Ботылева, переспросил о генерале И. Е. Петрове. Ботылев отличился при штурме города. Генерал И. Е. Петров командовал армией. Спросил меня, кто таков генерал Леселидзе и откуда родом командир гвардейского артиллерийского дивизиона Матушенко. Последний вопрос был вызван тем, что по созвучию Матушенко напомнил ему потемкинца Матюшенко, попросил рассказать, что с цементными заводами. Что стало с ними? Разрушены дотла?

Опять надо поднимать, восстанавливать. Снова придет рабочий-фронтовик Глеб Чумалов. Эти мысли возникали у меня. Вслух мы говорили о другом и не обращались к литературным ассоциациям.

И тогда меня поразила его неувядающая вера в будущее и нежность. Он улыбнулся, как-то приветил меня своей улыбкой, тронул пальцем мою руку, тихо сказал: «Ничего. Все будет хорошо. Народ взялся, народ закончит». Обратил внимание на мою раненую голову, вздохнул и как бы поблагодарил меня своей отцовской улыбкой. Я душой приник к нему. Федор Васильевич в тот миг был для меня отцом. Он принимал на себя чужое горе, ободрял и, не произнося никаких утешающих слов, утешал.

Помнится, Федор Васильевич завел разговор о героике тыла. Он старался всячески укрепить уверенность в том, что рабочие не подведут... Он выступал в центральных газетах с корреспонденциями и очерками об Урале. Все написанное им являлось дорогим вкладом в формирование сознания непобедимости, назовем это так. Необходимо было рассказать фронтовикам о тыле, внушить им чувство доверия к труженикам, подвижнически работавшим на заводах, поставляющих оружие, боеприпасы, металл.

Фронт жадно поглощал не только предметы материально-технического снабжения, поставляемые героическим тылом, но и все сведения, идущие оттуда. В тылу оставались семьи, и каждому хотелось узнать об их жизни. Среди потоков информации родниковый источник гладковской прозы имел большое значение. Читатели-воины знали Гладкова, верили каждому его слову и следили за его выступлениями в печати, не слишком частыми и не такими бойкими, как у других авторов, но всегда проникновенными, истинными, правдивыми. Гладков любил человека вообще, а рабочему человеку он отдавал все свои щедроты.

Меня он посетил также по этой первопричине. Федор Васильевич следил за литературой, посвящаемой труду, почти ничего не упускал из поля своего зрения, оценивал написанное на тему о рабочем классе и старался всячески поощрить и приохотить.

В абстрактных пожеланиях литераторы не испытывали и не испытывают недостатка. Поболтать и забыть мастеров много. Гладков был рачительным хозяином рабочей темы и находил время не только для бесед, но и для письменных выступлений.