Читаем Воспоминания о Ф. Гладкове полностью

Первую военную зиму я писал роман «Испытание», об инженерах и рабочих эвакуированной на Урал оборонной индустрии. Писал также в газетах об Урале — в «Известиях», «Красной звезде» и др. Естественно внимание Федора Васильевича ко мне как к одному из литераторов близкой ему темы. Именно Ф. В. Гладков первым выступил в печати с разбором «Испытания» и потом более подробно разобрал роман в журнале «Октябрь». Можно себе представить мою благодарность любимому писателю за такое внимание, за критику.

Такое отношение никогда не забывается. Веселей становится на душе. Хочется работать дальше, лучше, следовать совету мастера, стараться не огорчить его.

Однажды, проезжая на фронт через разрушенный Сталинград, мы увидели с Анатолием Софроновым в газетной витрине станции пожелтевшую «Правду» с напечатанной в ней рецензией Ф. В. Гладкова на мой роман «Испытание». Впервые я прочитал рецензию на фоне разрушенного города, среди руин. Ветерок трепал полуразорванный лист газеты, казалось давно забытой, и я снял этот лист и сохранил бережно и с благодарностью.

После, почти заново переписывая роман для первого переиздания, через пятнадцать лет, я видел, как бережен был Федор Васильевич ко мне, как не уничтожил за просчеты, за спешку, не унизил, а ободрил.

Иногда авторов воспоминаний упрекают в субъективности. А как же иначе? Вольно или невольно в памяти остается связанное с личной судьбой. Из разрозненных субъективных штрихов может вырисоваться общая, объективная картина. Мне не приходилось в то время встречаться с Гладковым вне официальной обстановки.

Редакция журнала «Октябрь», газета «Известия», Союз писателей — вот площадка встреч. Гладков не принадлежал к числу тех литераторов, с которыми бражничают, коротают время. Он был всегда в походе, всегда мобилизован, ему некогда было присесть к праздничному столу.

Его жизнь и творчество хорошо проанализированы в умной и, даже я бы сказал, отличной книжке Берты Яковлевны Брайниной «Федор Гладков», вышедшей в свет в пятьдесят седьмом году, еще при жизни писателя.

Эта книга написана под обаянием таланта Гладкова как писателя и как человека, написана другом и потому откровенно. Вероятно, в будущих изданиях кое-что будет уточнено, дополнено, исправлено, на многое будет шире взгляд, но пока это почти единственная большая работа о творчестве и жизни Ф. В. Гладкова.

Заставлять себя повторять то, что сказано таким доброжелательным, честным критиком, нельзя и не нужно. Творчество Гладкова не нуждается в популяризации.

Мне хотелось бы только поделиться своими мыслями, связанными с Ф. В. Гладковым, которому я обязан счастьем хотя и редкого, но плодотворного для меня общения.

Федор Гладков был близок мне по многим причинам. Я имею в виду духовную близость, заочную дружбу скромного ученика и требовательного учителя. Прежде всего, я высоко ценил его нравственные качества, видел в нем одного из кристальнейше чистых людей, коммуниста. Его биография, изобилующая примерами безупречного поведения бойца и гражданина, была всем нам известна. Он жил в настоящем, но был эталоном и для человека будущего. Федор Васильевич не был добреньким. Он мог быть непреклонным, требовательным, но никогда злым или мстительным. Он радовался чужому успеху, если успех вытекал не из ловких комбинаций. Успех фальшивый, сделанный, скомбинированный раздражал его, вызывал негодование. Гладков был и руководителем Литературного института, и редактором журнала, и состоял в выборных органах, но никогда мы не видели его в позе начальника, никогда он не давал почувствовать своего превосходства. Пожалуй, быть таким, как Гладков, сложно и трудно.

Федор Васильевич был моим земляком. Впервые он печатался в Екатеринодаре, там и учился, жил одно время в Ейске. Войдя в разрушенный Новороссийск, я не мог избавиться от ощущений Глеба Чумалова, видевшего пустынное, голодное море, тоскующие пристани, застывшие корпуса, черную пустоту. В Геленджике, перед штурмом, мы перечитывали «Цемент». Поднимаясь с Матушенко на наблюдательный пункт батареи, я видел в линзы оптики руины корпусов, возрожденных Чумаловым, а ныне разваленных до фундамента.

Кубань мне вдвое дороже из-за Гладкова. Я горд тем, что могу назвать себя современником его и земляком.

Перед его 70‑летним юбилеем мне посчастливилось впервые попасть на квартиру Гладковых. «Известия» поручили мне написать статью о юбиляре, и, естественно, хотелось увидеться с Федором Васильевичем. Приветливость и ласка встретили меня сразу, с порога, в образе Татьяны Ниловны, замечательной русской женщины, верной подруги писателя. Сразу стало уютно и хорошо. Кто бы вы ни были, вы желанный гость, раз уж Федор Васильевич пригласил вас к себе в дом.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное