Воспоминания о Ф. Гладкове

Каждое лето, вплоть до 1947 года, когда дом в Переделкине был продан, я приезжала на дачу и жила там у бабушки и дедушки по месяцу и больше. Осталось в памяти, как наш дед бродил по тропинкам сада, беседуя с дедушкой Семой, — рядом с нами жил с семьей Семен Фомич Гладков, родной дядя нашего дедушки, брат его отца (он дожил до глубокой старости, до девяноста лет, и умер в 1968 году). Дед был погружен в работу над «Повестью о детстве», и по вечерам они подолгу говорили о прошлом. Это была серьезная и планомерная работа, и Семен Фомич очень гордился тем, что во многом помог деду: он и под конец жизни вспоминал об этом не раз. В автобиографических повестях паренек Сема предстает старшим товарищем и защитником Феди, непременным участником его детских игр, помощником в тяжелой крестьянской работе, мастером «золотые руки».

Наша бабушка была первой помощницей деда. Уже в детстве я поняла, что быть женой писателя — большое искусство. Бабушка не только занималась черновой работой — перепечатывала рукописи, заботилась о делах литературных и хлебе насущном, — она, и это главное, умела создать спокойную атмосферу в доме, ежедневно и ежечасно оберегала деда от всяких неприятностей, тревог, от лишних звонков и назойливых посетителей, принимая на себя множество больших и малых дел.

Пока мы были малы, нас, детей, держали подальше от деда. Нас не пускали в святая святых — его кабинет, мы постоянно помнили: там, за этой дверью, совершается что-то важное и таинственное. Шуметь и шалить запрещено! Но умно, исподволь, бабушка знакомила нас с его работой. От нее мы впервые узнали о мытарствах мальчика Феди: часто, перепечатав на машинке очередные страницы «Повести о детстве», она рассказывала нам их содержание.

Когда мы выросли, дед любил вести с нами долгие беседы о жизни, о литературе. Это было всякий раз, когда я приезжала на Лаврушинский. Но всегда в кабинет я заходила с некоторым трепетом: ощущение таинства писательства с детства жило во мне.

Кабинет был по всем стенам заставлен книжными шкафами со стеклянными дверцами. Еще стояло там мягкое-мягкое черное кожаное кресло. И какие это были счастливые минуты, когда мы забирались в него и листали толстенные тома с замечательными картинками! Плохих книг дед не держал. Помню, что особенно нас тянули к себе Дантов «Ад» с иллюстрациями Гюстава Доре и двухтомное издание под названием «Чудеса природы».

От рассматривания картинок мы скоро перешли к чтению. Поскольку я была старшая, мне раньше всех внуков стали доверять книги из библиотеки. Дед воспитывал нас на классике. От него я впервые узнала имена Милтона и Филдинга, Сервантеса и Вольтера. И «Том Джонс», и «Гулливер», и многие другие прекрасные книги перекочевывали на время из дедовой библиотеки в нашу квартиру на Студенческой.

Он не скрывал своих литературных вкусов, мнений, щедро делился с нами своими знаниями. Он учил нас, что не надо ограничиваться чтением только художественной литературы, рекомендовал книги по истории России и Москвы, мемуары, дарил книжки Перельмана, развивая наш интерес к математике и физике, много раз беседовал с нами о законах мироздания, учил находить на небе созвездия.

Меня, девчонку, поражала в нем не только широта интересов, но еще больше того — полное отсутствие преклонения перед авторитетами. В ту пору мне это было в новинку. Он, например, не любил Флобера за его «вздорную бабенку» Бовари, считал, что пьесы Островского из быта купцов устарели, с неодобрением отзывался о «Климе Самгине». Но зато советовал читать Достоевского (который, кстати, был в те годы не в чести), с нежностью говорил о Лермонтове.

До старости он оставался романтиком. Его всегда волновали яркие чувства, сильные движения человеческой души, интересовали личности незаурядные. Он презирал вялость, бездеятельность, равнодушие, в каких бы сферах жизни они ни проявлялись. По натуре он был борец. Если он видел, что где-то допущена несправедливость, он считал своим долгом вмешаться.

Он был совестью нашей семьи. Всякий раз мы меряли себя по деду: а как бы он поступил, что бы он посоветовал?

В последние годы жизни четыре проблемы волновали его сильнее всего. Он говорил об этом постоянно и с близкими, и с друзьями, писал об этом статьи. Проблемы эти следующие: защита природы, охрана памятников архитектуры, забота о чистоте русского языка, борьба с пьянством. Чем дальше идут годы, тем больше убеждаюсь в прозорливости деда, умении его выхватить из тысячи серьезных проблем самые важные, самые первостепенные.

Он не был оратором. Всякий раз, когда предстояло выступать перед большой аудиторией, он почти заболевал от волнения. Но в кругу близких говорил хорошо, ярко и всегда был центром притяжения.

Время от времени дед ездил на родину, в Пензенскую область, он вел большую переписку со своими читателями и избирателями — письма и личные впечатления давали материал для раздумий.