Читаем Воспоминания о Ф. Гладкове полностью

Он яростно потрясал рукописью. Наискосок страницы бежали крупные строки: «Не могу читать дальше. Ни одного живого слова, ни одной своей мысли».

И позже в письмах Федор Васильевич не раз, негодуя, осуждал практику такой редакторской помощи, когда больше делается за автора. С сарказмом писал о том, что в иных редакциях в погоне за злободневной темой «для обработки сырых и часто малограмотных рукописей учредили целую фабрику обработчиков». Предостерегал от этого и нас.

О духе современности в литературе Гладков немало думал, часто возвращался к этой теме в разговорах и письмах. «Истинная ценность художественного произведения, — писал он мне 2 декабря 1948 года, — определяется длительностью его воздействия на читателя, т. е. художественное произведение должно быть проникнуто идеей современности. Это понятие глубокое и широкое. Поэтому книга должна отражать не только злободневные явления и процессы, но движение эпохи, проблемы нашего времени, устойчивые эпохальные характеры и глубокую душевную и духовную борьбу. Только при этом условии злободневное приобретает непреходящее значение. Можно писать и о прошлом, но осветить это прошлое светом наших дней...»

И в этот день в заснеженном домике шла речь о художественном отображении современности.

— Вот книжка о прошлом народа, — пристукнул он крепкой ладонью по исписанной стопе, — но, ей-богу, я пишу о современности!

Горячась, словно споря и опровергая незримого противника, Федор Васильевич говорил:

— Пишешь ли о прошлом или настоящем — важно видеть в жизни то, что движет ее в будущее.

Сколько раз вспоминала потом я эту мысль, читая и перечитывая «Повесть о детстве», «Вольницу», книги о тяжком и трудном пути народа, о минувшем, в котором, как в истоке большой реки, бил живой родник будущего. Да, и страшная нищета, и дикость, и темнота — обо всем сказал полную правду писатель, но главное, что он сумел увидеть, — неиссякаемая душевная сила народа, та сила, что вынесла гнет, не сломившись, забушевала в восстаниях.

Федору Васильевичу хорошо работалось на пензенской земле отцов. Он думал совсем поселиться здесь, писал об этом из Москвы пензенским руководителям, волновался, дожидаясь ответа.

«Я серьезно думаю обосноваться в Пензе, если это возможно. Пишу секретарю обкома т. Морщинину, нельзя ли найти мне изолированную квартиру комнаты в три. Не знаю, что он ответит. Думаю только, что едва ли возможно быть пензенским обитателем, ввиду жилищного голода», — делился он своими планами и надеждами в декабрьском письме 1948 года. И, кончая письмо, снова возвращался к той же мысли: «Может быть, вы с товарищами поможете найти мне удобный угол».

К сожалению, тогдашний секретарь обкома Морщинин оказался равнодушным, недальновидным человеком и не пошел навстречу Гладкову.

А родная земля влекла Федора Васильевича. Он всем интересовался в жизни области: как идут дела в колхозах, почему низкие урожаи на богатейшем черноземе? «Если я поеду в Пензу, то не раньше середины лета — к уборке хлебов», — писал он в мае 1948 года.

Он приезжал к нам на семинар литературного объединения, беседовал с авторами, читал рукописи. Сохранилась фотография, где Федор Васильевич снят с пензенскими литераторами. Чтобы привлечь к пензенскому литературному движению внимание писательской общественности, он выступил со статьей о нашем альманахе в «Литературной газете», организовал обсуждение нескольких номеров альманаха в Москве.

Его беспокоило, что в отделе критики и библиографии у нас печатаются только рецензии. «В альманахе надо писать развернутые проблемные статьи, — требовал Федор Васильевич в одном из писем и советовал обратиться к теме «Новые явления в духовной жизни нашего рабочего класса». — И привлеките для нее материал пензенский».

Заботливо наблюдал он за творческой работой каждого из нас. «Главное, будьте принципиальны и смелы. Робость и недооценка своих сил — плохие, неверные спутники литератора. Не забывайте, что наша литература — боевая, наступательная», — писал он, когда я задумала серьезную статью для журнала «Октябрь» и усомнилась в своих силах. Ну и досталось же от него!

В следующем письме он советовал: «В своей статье Вы, не щадя сил, продумайте и как можно подробнее обоснуйте Ваш взгляд на проблему социалистического реализма... проанализируйте это понятие на богатом материале советской литературы». Он учил видеть то новое, что внесла в творческий метод советская литература в своем развитии: «Социалистический реализм — это создание нашей литературы, это наши искания и наши открытия. Торжество социалистического реализма возможно было только в советском социалистическом строе, это художественное выражение нашей действительности...»

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное