Воспоминания о караване

Мы кратко обсудили за завтраком вчерашнюю историю о Синдбаде-мореходе и то, что я заснул, не дослушав её до конца, нисколько нам не помешало, ибо Гасан ибн-Камал знал её наизусть, и я тоже когда-то читал её. Потом мы перешли к внешней политике, видам на урожай различных сельскохозяйственных культур и закончили обсуждением одной газели Хафиза, причём Гасан ибн-Камал показал себя прекрасным знатоком средневековой персидско-таджикской поэзии. Затем мы, продолжая беседовать, вышли на палубу и я в первый миг просто онемел от вида водных просторов, окружавших каравеллу со всех сторон. Какой бескрайний простор! Море, море—на сотни миль на Запад, на сотни миль на Восток, на сотни миль на Север и на сотни миль на Юг! Так, по крайней мере, мне показалось в тот момент.

— Потрясающе!..—наконец выдавил я из себя, а капитан только улыбнулся. Ему всё было и так ясно без слов и он оставил меня наедине с морем, и только явившийся пригласить к обеду Муса отвлёк меня от созерцания. Опустошённый совершенно и обновлённый, я вошёл в капитанову каюту и рухнул на свое место. Гасан ибн-Камал прочитал молитву, но я почти ни к чему не притронулся—я был сыт морем по горло, если это устойчивое выражение подходит в данном случае. Я поблагодарил капитана и вернулся в свою каюту, чтобы провести время до ужина в размышлениях над одной не дававшей мне покоя строкой Писания.

Солнце клонилось к вечеру, погода постепенно ухудшалась, но капитан, казалось, был беспечен. Когда я обратил за ужином его внимание на всё усиливающуюся непогоду, он сказал, что боятся нечего, корабль у него отличный, команда подобрана тщательно, все профессионалы самого высокого уровня и пока мы тут беседуем, вкушая хлебы, за компасом и парусами следит Юсуф. И предложил покурить. Я снова отказался. Тогда Гасан ибн-Камал предложил мне розовый шербет и сказал:

— А я, с вашего позволения, покурю.

Он достал с полочки шкатулку с курительными принадлежностями и пока я попивал шербет из бокала, проделал все операции по подготовке трубки и покурил.

— Хазария…—произнёс капитан сквозь улыбку, причём судно уже основательно раскачивало,—Хазария…—повторил он и налил себе шербета,—Понятно, вас очень интересуют сведения об этой земле, но вы из скромности и вследствие хорошего воспитания не одолеваете меня вопросами. Не стесняйтесь на этот счёт. Хотя, признаться, я очень мало о ней знаю. Даже и почти ничего не знаю…—язык его слегка заплетался и в речи, помимо арабских, проскакивали слова святого языка и языка, который был мне неизвестен. Я полагаю, что это был тюркский язык его родины или, хазарский, который, как он говорил ранее, очень похож на его родной.—Ну, во-первых, хазары тоже принадлежат, как и мы с вами, к роду человеческому, но слегка косоглазы. Не так сильно, как, например, монголы, а слегка, как вот, к примеру, узбеки. Они белокожие, но встречаются и смуглые. А помесь белокожих и смуглых даёт рябые экземпляры. Любят они играть в кости и не верят в чудеса. Главное удовольствие для них—скакать во весь опор по северному побережью Понта Эвксинского, кричать при этом «Э-ге-гей!» и размахивать ятаганом. Иногда, правда, во время своих скачек, они, несясь во весь опор, пускают стрелы в небо, ибо являются искусными стрелками из лука. Вот. А едят вяленую кобылятину и запивают её кумысом—очень противным на мой вкус напитком из перебродившего кобыльего молока.

— Любопытно,—откликнулся я,—А каков их повседневный быт?

— Ну, они, в общем-то, полуоседлые кочевники и живут в юртах. Являются целой кагалой в какое-нибудь место в степи, выбранное по одним им известным признакам, расставляют свои шатры-юрты—кстати, вы знаете, что это такое?—так вот, юрты—это деревянные каркасы, обтянутые всяким тряпьём и шкурами—и начинают жить в этом импровизированном посёлке. Посреди стойбища ставят самый большой шатёр. Это у них синагога. Хазары ведь иудеи, вы знаете об этом? Да. Ну и живут. По субботам ходят в этот шатёр на службу и надо сказать, что проводится она со всей тщательностью, а такого кантора, как у хазар, я не слышал даже в лучших синагогах Дамаска и Бейрута. Религиозные установления они выполняют строго и с вечера Пятницы, когда появляется на небе первая звезда, до вечера Субботы никакой работы не выполняют, даже скот не пасут, а празднуют Шабат, отдыхая от трудов всей недели.

— А одеваются они как—как и положено евреям—в лапсердаки и чёрные широкополые шляпы?—поинтересовался я.

Гасан ибн-Камал от души рассмеялся, снова набил трубку, раскурил её и после третьей затяжки сказал:

— Ну как вы представляете себе, любезный Ибрагим, в таком вот одеянии скакать на лошади во весь опор и пускать стрелы в небо?

— Да, действительно…—согласился я и поймал себя на том, что тоже уже говорю на странной смеси арабского, еврейского и ещё одного, незнакомого мне, языка.

— Одеваются они как и положено кочевникам: в халаты и шапки, отороченные шакалом, в удобные мягкие сапоги из искусно выделанной марокканской кожи и шёлковые панталоны, доставляемые контрабандой из какой-то, как они сами говорят, голландии.