Воспоминания о моей жизни

Когда пристально вглядываешься в то зрелище, что представляет собой нынешнее общество как Италии, так и всего земного шара, остается только изумляться огромному количеству плохих вещей, бесполезным или же искажающим истину разговорам, огромной дозе конформизма, безразличия и главным образом тупости, проявляемой публикой всех стран. Только вчера я следил по телевизору за третьим, заключительным вечером Фестиваля песни в Сан-Ремо; я наблюдал за публикой и видел равнодушные лица, только пытающиеся казаться удовлетворенными, радостными и довольными. Мужчины были в smoking, а дамы в вечерних платьях; было очевидно, что все эти люди ни во что не ставят ни песни, ни музыку, ни искусство в целом, да и мало или вовсе ничего, в этом не понимают. То, что их привлекло сюда, заставило собраться вместе, так это желание выйти в свет и потребность выставить напоказ наряды, драгоценности, посмотреть друг на друга, посплетничать и позлословить, показать себя, свою молодость, богатство и благополучие. Они приехали сюда из разных городов Италии, но большая часть, скорее всего, из Милана, и для них было все равно, что слушать: Lied Шуберта в исполнении Тальявини или Тебальди или же монотонный, вгоняющий в сон припев, который исполняется либо шепотом, либо выкрикивается голосом заключенного… Наблюдая за трансляцией, я думал о том, что Фестиваль песни напоминает феномен абстрактной живописи. Абстрактную живопись, возникшую более полувека назад, современные критики поддерживают и представляют, кто из неведения, кто по недобросовестности, как типичное выражение тревог и волнений нашей эпохи. Видимо, предполагается, что и эти песни, в которых каждое слово не поется, а выкрикивается и повторяется в подобном тоне бесконечное количество раз, выражают тревоги и волнения нашего времени, хотя и в этом случае мы имеем дело с феноменом, существовавшим уже полвека, если не больше, тому назад. Помню, в Париже перед началом Первой мировой войны шумный успех имел певец по имени Фрексон, певший, точнее выкрикивавший, песни под аккомпанемент фортепиано. Он аккомпанировал себе сам, а прием его заключался в том, что он всегда сидел за фортепиано лицом к публике и, как гипнотизер или сам пребывающий в состоянии галлюцинации, обращался то к одному, то к другому зрителю, в основном первого ряда, и своим взглядом приводил их в неистовство. Повторяя, как слабоумный, одни и те же слова, он выкрикивал свою песню и заканчивал ее свирепым собачьим воем. Как только последний вой стихал, раздавались бурные аплодисменты, публика, казалось, приходила в иступленный восторг, но я думаю, что бурными аплодисментами она выражала не что иное, как удовлетворение по поводу окончания пытки. Так, в конце концов, все происходит и на Фестивале песни, и на концертах симфонической музыки, тем более, если симфония оказывается слишком длинной.

Естественно, как с абстрактной живописью и всей модернистской живописью в целом, так и с Фестивалем песни и всей современной додекофанической музыкой мы очень далеки от моральной атмосферы Афин времен Перикла, Рима Юлия II или Франции Людовика XIV.

О духовной атмосфере нашего времени мы можем судить, наблюдая постыдный спектакль, предложенный Америкой, страной, считающейся по преимуществу либеральной и демократической. Я имею в виду действия американской юстиции относительно Карела Кессмана, который в течение десяти лет ждал, что его со дня на день отправят в газовую камеру[84]. Это напомнило мне другой страшный случай, происшедший в той же Америке тридцать два года тому назад: случай с двумя итальянцами Сакко и Ванцетти. Самое невероятное, что, как в случае с Кессманом, так и в случае с Сакко и Ванцетти, прямых доказательств убийства не было, а, насколько известно, во всех странах, где существует высшая мера наказания, только убийство карается смертной казнью.

Чтобы не думать об аморализме, тупости и подобного рода ошибках, я все чаще ухожу с головой в работу и укрываюсь в священном храме, где царят, взявшись за руки, две богини — Подлинная Поэзия и Подлинная Живопись.

Краткая биография

1888–1905

Джузеппе Мария Альберто Джорджо де Кирико родился в Греции, в городе Волос, 10 июля 1888 года в итальянской семье. Отец, Эваристо, происходил из знатного сицилийского рода, работал инженером на строительстве железной дороги в Фессалии. Мать, Джема Черветто, имела генуэзские корни. В 1891 году умирает старшая сестра Аделаида. В августе в Афинах рождается брат Андреа (который в 1914 году возьмет себе имя Альберто Савинио). В 1896 году семья де Кирико возвращается в Волос, где живет до 1899 года и где Джорджо начинает брать первые уроки рисования. Затем семья вновь переезжает в Афины, там Джорджо учится в Политехнической академии с 1903 по 1906 год. В мае 1905-го в возрасте 62 лет умирает отец, который болел на протяжении нескольких лет.

1906–1909