Воспоминания о моей жизни

Однажды днем, оказавшись в Лувре, мы стояли перед портретом Веласкеса и говорили о таинственной материи работ старых мастеров, не имеющей ничего общего с грубой и тусклой современной живописью. Изабелла долго смотрела на картину великого испанца и неожиданно сказала, обращаясь ко мне: «Это не высохшая краска, это замершая красочная материя»[66]. Слова Изабеллы были для меня откровением: я внезапно понял, что передо мной открылись новые горизонты с новыми, колоссальными возможностями. В ту пору я был знаком с одним реставратором, специализировавшемся на реставрации старых фламандцев. Работал он в Лувре, звали его Ванденберг. В своей мастерской он показал мне беловатого цвета состав, своего рода жидкую пасту, которой он разводил краски (много пасты, немного краски). Я вспомнил слова Изабеллы: «Это не высохшая краска, это замершая красочная материя». Реставратор Ванденберг, однако, не захотел дать мне рецепт своей пасты, которую он называл le beurre des peintres^{40}. Тем не менее я догадался, что речь идет об эмульсии на основе эфирного масла, с камедью, клеем и водой, закрепленной аммиаком. Я сам начал составлять эмульсии, но не используя алкалоиды, и обнаружил, что камедь и клей, если их развести большим количеством воды, а затем, постоянно помешивая, добавить туда несколько капель жирного растительного масла и лака, дают эмульсию, которая в смеси с масляными красками представляет собой прекрасный состав, легкий в работе, позволяющий добиться великолепной, сверкающей, прозрачной фактуры и уже как столетие забытой, тонкой, тщательной моделировки.

Это был первый шаг в освоении секретов великого искусства, первый шаг на пути преодоления грубой, сухой, шероховатой фактуры современной живописи. Многие работы, выполненные мною в новой технике, были отмечены и получили хвалебные отзывы от наиболее компетентных людей, среди них был и упомянутый мною раньше Марогер, чей medium в оловянных тюбиках продавался в художественных лавках Парижа.

Тем временем наступила зима, близился роковой 1939 год. Прошла весна, наступило лето. Атмосфера накалялась, становилась словно наэлектризованной: в воздухе пахло войной, войной неизбежной. Эти месяцы напомнили мне те, что предшествовали конфликту, разразившемуся в 1914-м. Тот же поток тревожных сообщений в газетах, то же нервозное состояние людей. На улицах Парижа можно было видеть призывников, с тюками и баулами они направлялись в казармы. Поползли страшные слухи, что немцы собираются атаковать Париж фантастическим количеством самолетов и полностью его разрушить. Многие покидали столицу, множество автомобилей самых разнообразных марок, переполненных людьми и скарбом, шли по улицам в направлении Орлеана. И мы, погрузив в Balilla свой багаж, отправились в Канны, но поговаривали, что в Каннах оставаться было опасно, поскольку итальянский флот готов был обстрелять всю Ривьеру. Я боялся, что, если Италия вступит в войну, я окажусь в концентрационном лагере, и думал о той ситуации, в какой может оказаться Изабелла. Из Канн мы отправились в небольшое местечко в Провансе под названием Uzès. Там, остановившись в небольшой, мрачноватой, с огромным количеством мух гостинице, мы получили известие о том, что немцы вошли в Польшу. На стенах стали появляться указы о всеобщей мобилизации, все лошади и мулы были реквизированы, площадь и улицы заполнились четвероногими, что привело к росту и без того немалого количества мух и слепней. Жара стояла невероятная. Мы направились в Виши в надежде обосноваться в местечке не столь грязном и более благоустроенном. В то время как война была уже объявлена, Италия в нее не вступила, что меня несколько успокоило. Однако перспектива ожидания начала военных действий и отсутствие возможности работать и зарабатывать мне не улыбались — я подумал, что было бы разумнее вернуться в Милан. Погрузив пожитки на нашу верную Balilla, мы отправились в Ниццу. На протяжении всего пути нас сопровождали идущие по дорогам нескончаемые колонны войск, грузовики и прочие транспортные средства. Окрестности были заполнены солдатами. По железным дорогам шли длинные эшелоны с военными, лошадьми, артиллерийским оружием и прочим вооружением. Глядя на эту лавину орудий и военных, стекавшихся отовсюду к западной границе, трудно было даже представить, что через несколько дней немцы, почти не встретив сопротивления, оккупируют Париж.

Все газеты восхваляли гений, ум и опыт генерала Гамелена[67], однако в результате выяснилось, что в военном деле, тем паче в современной войне, он ничего не смыслил, и не смыслил, видимо, от того, что был интеллектуалом, а интеллектуалы, как всем известно, на то и интеллектуалы, чтобы ничего ни в чем не смыслить.