Воспоминания о моей жизни

Вечером… сентября выступили в общем направлении на Солы и Сморгонь, на юго-восток. Два-три последующих перехода гвардии представляли собой явление редкое. Пехота вместе с артиллерией шла в узкой полосе предоставленных им немногих дорог; противник наседал сзади и обозначал свое пребывание справа и слева. Ночью, когда немцы пускали свои зеленые ракеты, было очевидно, что мы идем окруженные с трех сторон и что противник стремится преградить нам путь и с четвертой стороны. Командир преображенцев граф Игнатьев при встрече со мной сказал: «Идем в Потсдам!»

Впоследствии район, в котором мы двигались, нанесенный на карту, вырисовался в форме груши, узкая часть которой была обращена к нашим тылам. Через это горлышко в конце концов гвардия благополучно проскочила и вышла из ловушки. Фронтовому и армейскому командованию удалось остановить, а затем отогнуть немецкие клещи.

7 сентября полк поставили в резерв за позицией у господского двора Рачуны. Впереди шел оживленный бой в течение недели; маленький помещичий дом, где сбилось в кучу несколько штабов и где я спал под роялем, обсыпало осколками и шрапнельными пулями, но в дело измайловцев не ввели.

Я вынужден был свести полк в два батальона. В нем оставалось восемь офицеров и восемьсот солдат. Все – не офицеры и солдаты, а тени.

Под Рачунами мы простояли трое суток и были двинуты далее на юго-восток, через Солы к Сморгони. У Солы мы увидели еще свежие следы кавалерийского немецкого набега – произведенные разрушения. Переход до Сморгони был невелик, и еще до полудня 11 сентября полк достиг назначенной ему линии, шедшей влево и к югу от самого города Сморгони. Город заняли лейб-егеря, а левее измайловцев стали семеновцы. Преображенцев назначили в резерв.

Едва я успел дать указания по разбивке и укреплению позиции, как над нами разорвалась пара шрапнелей, за которой последовало несколько беглых очередей. Очевидно, какие-то два конных орудия противника успели подъехать близко, опередив пехоту, и хорошо увидели наши цепи, приступавшие к самоокапыванию.

Штаб полка вместе со штабом преображенцев расположился верстах в двух за позицией, в железнодорожной будке, которую мы заслуженно прозвали «клоповником».

Под Сморгонью гвардия простояла две недели, до 26 сентября. Не считая артиллерийского огня, боев не было. Противник выдохся и только раз попробовал атаковать непосредственно левее 1-й гвардейской дивизии, но был отбит. Ход этого последнего боя можно было довольно хорошо наблюдать с фланга, с наших позиций. На них мы углубляли и совершенствовали свои окопы. В брошенную жителями Сморгонь солдатня ходила за так называемыми покупками, возвращаясь с разною дрянью, а иногда и с хорошими товарами, вроде, например, сапожного, которым славилась Сморгонь. Знаю только, что впоследствии один из полковых мастеров-сапожников сшил мне превосходные высокие сапоги из отличной сморгонской шагрени. Я довольно щедро заплатил сапожнику по петербургским ценам, но не спрашивал, во что ему обошлась шагрень в Сморгони!

Набеги на город дали возможность командиру 8-й сводной роты штабс-капитану Козеко удовлетворить его артистический вкус (он пописывал недурные стихи) и превратить свой командирский блиндаж в кокетливый будуар, с подушками, коврами и занавесками.

Я посещал окопы чаще по вечерам, так как тогда можно было незаметно подъехать с тыла даже в полковой бричке. Раз как-то, по возвращении в «клоповник», меня вызвал по телефону командир 2-го сводного батальона Николай Владимирович Муфель.

– Едва вы отъехали, – доложил он, – как граната ударила точно в то место, где вы садились в экипаж. Позвольте вас поздравить!

Тут я вспомнил, что действительно слышал, отъезжая, одиночный удар гранаты позади, но не обратил на это внимания.

Хуже гранатных развлечений был неожиданный налет начальника дивизии. Нотбек в одиночестве пришел пешком с тыла вдоль линии железной дороги. Я его встретил у «клоповника» и отрапортовал, в ответ на что Нотбек, худой, желто-бледный и злой, сделал мне резкий выговор за дурную дисциплину в полку. Ему попался по дороге солдат, который не узнал генерала, кое-как отдал честь, был неряшливо одет и т. п.

К сожалению, тот небольшой запас подтянутости мирного порядка, который я нашел в полку при приеме три месяца тому назад, был растерян и утрачен. Постоянные бои, отсутствие сна и отдыха, окопная жизнь, марши не давали возможности оглядеться и заняться внешним видом людей.

Теперь, казалось, операции замирали (хотя в районе Вилейки только что удалось парализовать грозивший прорыв немцев). С наступлением более спокойного времени можно было обратиться к постепенному превращению офицеров и солдат – теней в прежнюю плоть и кровь.

Я решил посмотреть роты (их стало немного) в сомкнутом строю и задать им тон. У самого штаба полка находилась удобная площадка, к которой можно было подвести роту в мелких строях, скрытно, через ряд небольших молодых рощ.