Воспоминания о моей жизни

На эту тактику следовало отвечать подобными же сменами атаковавших войск, расстроенных боем, и производить немедленно повторный удар на том же участке свежими силами. Мы же обыкновенно давали первой волне передышку и затем возобновляли атаку теми же войсками. Если они натыкались на противника, оправившегося при помощи смены, развитие прорыва не удавалось.

Трофеи 11-й армии за 18 и 19 июня были значительны: 6-й корпус взял десять орудий и пять тысяч пленных, 49-й – пятнадцать орудий и шесть тысяч пленных.

Пропустив день для устройства на новой линии и введя в боевую линию свежий 17-й корпус, мы снова атаковали 22 июня, имея в виду сбить противника с его новой позиции. Но позиция эта оказалась заранее укрепленной, тыловой, и наши солдаты-товарищи уже были не те. Их хватило ненадолго. Они успели израсходовать внушенный им пыл и вернулись к рассуждениям. Даже в перволинейных окопах заболтали «комитетчики». Мы-де свое выполнили, чего еще нужно!

Атака 22-го имела бледный и частичный успех с захватом еще свыше тысячи пленных и семнадцати офицеров. Всего за эти три дня боев 11-я армия взяла: 31 орудие, 33 пулемета, 300 офицеров, 18 500 нижних чинов.

В соседней слева 7-й армии тоже был упорный и успешный бой 18 и 19 июня, в котором она прорвала фронт неприятеля у Дикого Лана и нанесла поражение 25-му германскому резервному корпусу у Бржезан. Как и у нас, в дело было введено только три корпуса.

И, как у нас, на достигнутом первом успехе победа заглохла. Выдохся искусственно навинченный порыв – кончилось наступление…

Во время этой июньской операции штаб армии расположился к западу от Тарнополя, в местечке Езерна. Отсюда, как из угла сектора, легко было проехать в ту или другую точку дуги, на которой разгорались бои.

18-го числа Эрдели и я с передовым отделением связи выехали на линию резервов 6-го корпуса. Ранним утром автомобиль подвез нас к полуразрушенной деревушке, где ожидал своей очереди двинуться вперед один из батальонов. Оставив машину в складке местности, мы пешком направились по лощине к деревушке. Она была частью внизу, частью на довольно заметной горке.

Артиллерия противника обстреливала наши тылы редким огнем, точно пристреливаясь.

Увидя командующего армией, командир батальона, не старый капитан (к тому времени редко можно было увидеть батальонного командира в штаб-офицерском чине) пошел навстречу нам с рапортом.

Принимая рапорт, Эрдели заметил, что офицер был мертвенно-бледен, рука его у козырька слегка дрожала, слова были неуверенные. Эрдели это покоробило. Заметил он также, что и ближайшие солдаты имели какой-то растерянный вид.

– Что с вами, капитан? – строго сказал он офицеру. – Потрудитесь взять себя в руки! Подайте команду людям, чтобы я мог с ними поздороваться!..

Капитан сейчас же «подтянулся», но доложил: за минуту перед тем упала граната в самую середину нагорной части деревни, убила и ранила несколько человек и произвела смятение среди остальных.

Мы появились как раз после этого. Впечатление не успело еще изгладиться.

Поднявшись на горку, мы действительно увидели результаты разрыва гранаты, угодившей в группу солдат. На площадке были разбросаны и еще не убраны отдельные члены разорванного на мелкие части человека. Лежало два или три тела. А прислонившись к стенке, за которой укрывалось несколько человек, сидел в естественной, живой позе, с чайной кружкой в руке, солдат… без головы.

В конце концов Эрдели переехал за центр 6-го корпуса, откуда мы и следили за ходом боя; это была какая-то небольшая высота в чистом поле. Видеть с нее много было нельзя, но быстрая связь позволяла следить за пульсом боя. Мимо проходил в передовую линию резерв, вызванный командующим армией. Эрдели приказал мне провести эту часть и указать направление, что я и исполнил.

Интереснее поместились мы в день боя 19-го. На высоте, с которой открывался широкий вид на местность у Зборова и дальше, на Злочев, стояла довольно необъяснимая башня. По лестнице можно было подняться на верхнюю площадку. Оттуда обзор был, конечно, еще шире и глубже.

В подвале башни я поместил наши телефоны, а мы с Эрдели наблюдали за ходом боя с верхушки. При этом Эрдели, чтобы видеть еще лучше, взобрался на дымовую трубу и, свесив с нее свои длинные ноги, рассматривал в бинокль происходящее впереди.

На мое приятное удивление этой способности спокойно сидеть на «тычке» и на высоте примерно трехсот футов, ни за что не держась, Эрдели ответил: «Я – как кровельщик, совершенно не боюсь высоты».

Мы хорошо видели – я скромно – с площадки, защищенной стенками по пояс, Эрдели гордо – с печной трубы, как стрелки штурмовали гору Могила и радостно слышали донесенное ветром отдаленное «ура» штыковой атаки на вершину, носившую такое мрачное название. К общему нашему благополучию, противник, бросая редкие снаряды поблизости, не обстреливал башни, которую не мог не видеть хорошо. Артиллерия его слишком была занята целями в полосе самой атаки.