Воспоминания о моем отце

Все очень жалели Кирова и Куйбышева, негодовали по поводу происков троцкистского охвостья и старались выявить вредителей в своей среде, не понимая, что самым большим вредительством были неестесственно быстрые темпы ради самих же темпов. Темпы – это не показатель роста благосостояния народа или экономического потенциала страны, а способ саморекламы, способ «поймать ордена». Индустриализация, конечно, была нужна и нужна безотлагательно. За нее голосовали все, поскольку все понимали неизбежность второй мировой войны. К усилению темпов призывала старая гвардия большевиков, которой нетерпелось все срочно привести в соответствие с догмами, совершать скачок за скачком, пренебрегая экономическими законами, наплевательски относясь к людям и природе. В результате этого достижения в области индустриализации сопровождались разрушением товарно-денежных отношений, ломкой человеческих судеб и расхищением богатств родной земли.

Тут я невольно сбился на рассуждения, доступные мне сегодня, тогда же, в 1933 – 1936 годах, я слышал все время фразу «надо, во что бы то ни стало», и это отразилось на становлении моего характера. Кое-что вызывало недоверие и в моем детском мозгу. Например, читая материалы процессов, на которых бывшие вожди оговаривали себя, признавались в шпионской деятельности и экстремистских намерениях в отношении Сталина и Молотова, я удивлялся неправдоподобности этих признаний и той легкости, с которой они произносились. Но уже тогда всеми было усвоено, что о таких вещах надо держать язык за зубами.

Но вернемся к папиной учебе в Академии. В 1935 году были впервые введены воинские звания. До этого знаки различия меняли с изменением должности, никаким званиям они не соответствовали. Тодорский стал комкором, Смоленский – дивизионным комиссаром, Быстров полковником, папа старшим лейтенантом с тремя кубиками в петлицах и шевронами на рукавах. Почти у всех при переаттестации ранги были понижены. Наш сосед по Зиновьевску, Рутковский, жил в нашем доме на Красноармейской улице и преподавал в Академии. Так вот ему при переаттестации дали звание майора, и он ромб сменил на две шпалы. Это понижение он тяжело переносил, несколько раз он приходил к нам домой и плакал. Видимо, он почувствовал, что близится закат его жизни. Во время войны его жена и теща, как немки, были сосланы в Казахстан, а его самого арестовали в Оренбурге в 1942 году по смехотворному обвинению. Его обвинили в том, что в его учебнике по бомбометанию были умышленно допущены ошибки, из-за которых наши бомбардировщики плохо попадали в цель. Мина Карловна была реабилитирована в конце 50-х годов, приехала в Москву и получила квартиру в Марьиной Роще. Она часто наведывалась к нам, и своим громким голосом, с большой долей юмора, рассказывала, как она пасла коз в ссылке.

Муся жила с ней. Она работала помощником режиссера в театре им. Ермоловой, но пила по-черному. Сначала ее переводили из театра в театр, потом стали понижать в должности, пока не понизили до уборщицы. После смерти Мины Карловны, у которой развился рак гортани, она срочно разменяла квартиру. Несколько раз она забегала к нам занять десяточку, но поскольку долг она не возвращала, то скоро перестала заходить и исчезла с горизонта совсем.

В 1936 году у слушателей было дипломное проектирование и защита проектов. Папа проектировал самолет «Р-зет». Наступили ответственные времена – защита дипломных проектов и получение назначений. Выпускникам Академии присваивалось звание военинженер 3 ранга (1 шпала).

В нашей семье к этим событиям прибавилось еще одно – мама ждала ребенка.

И вот дипломные проекты защищены, на занятия идти не надо, слушатели собирались в группы, обсуждали свои перспективы, делились воспоминаниями. Заморин зубоскалил про Даниельянца. Говорил, что тот перед госкомиссией плясал «Шамиля» с указкой вместо кинжала, темпераментно перебегая от чертежа к чертежу.

Мама легла в родильный дом, но никак не могла разрешиться. Папа гулял со мной по Москве и носил маме передачи. Наконец-то, папа получил назначение в Хабаровск инженером бригады. Должность после окончания Академии максимальная, но всем присвоили звание военинженера 3 ранга, а папа остался старлейтом. Он никак этого не комментировал, молчал, а мы с мамой его не тревожили вопросами.

1 июля 1936 года у меня родился братик. Мне предложили дать ему имя, и я назвал его Альбертом в честь своего друга Алика Бондаренко, с которым мы сначала дрались, а потом стали неразлейвода. Братик был упитанным и медно-рыжим. Папа говорил, что это в его деда.

Отъезд задерживался, т.к. новорожденному надо было дать окрепнуть, да и роженице тоже. Числа двадцатого июля мы поехали в дальний путь. Вагон был купейным. Мы занимали три полки, а четвертая принадлежала очень деликатному военврачу, которого мама величала «Лазарь Моисеевич», как Кагановича, так как не могла выговорить его более сложного имени. Он улыбался и не возражал.