Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait

Она провела в заключении много лет, хлебнула настоящего ГУЛАГа. Не было в ней, однако, никакой злобы или раздражения, просто строгая, но вовсе не без юмора, житейская мудрость и снисходительность, да еще спокойное бесстрашие. Когда она будничным голосом сказала нам, незнакомым людям: «Никита на кукурузе помешался» (имея в виду тогдашнюю «кукурузоизацию» всего сельского хозяйства, страстно вводимую Хрущевым), мы испугались. Удивительно, что и к сталинскому режиму не было у нее ненависти, скорее спокойное и даже снисходительное презрение. Трудно было поверить, что эта смешливая, бедно и вульгарно одетая женщина так много знает. А она свободно говорила на трех языках, прекрасно играла на рояле, маленьким, но верным голосом пела старинные ирландские баллады, читала все на свете. Правда, в суждениях она бывала пугающе категорична, но как-то обходилась без фанатизма. Как и Марк Наумович, она больше любила разговаривать, чем преподавать, но учила меня хорошо. Я взял всего несколько уроков, не предполагал «знать язык», но умение с этим языком обращаться, понимание структуры — все это я получил, а это немало. И английское произношение Фаина Исааковна мне хорошо поправила — с ней выучил я «Аннабель Ли» Эдгара По: «It was many and many a year ago, / In a kingdom by the sea…»

Через нее познакомился я с еще одной такого же типа дамой (к стыду своему, не помню, как ее звали). Дама была строгая, еще постарше, чем Фаина Исааковна, тоже проведшая долгие годы в лагерях, но как-то эпически относившаяся к минувшему и сохранившая веру в идею грядущего коммунизма. Пытала меня, что думаю я про Сталина, была рада, когда я сказал, что, по моему мнению, он был кровавый злодей, но «не вызывал мелких чувств».

Фаина Исааковна почти весело рассказывала кафкианские истории про лагеря. Как ее совсем было уже повезли на заседание «тройки» (верный расстрел). Но в первый раз не нашли замок от цепи, которой была закреплена лодка. Второй раз перевозчик напился пьян. А на третий день и «тройка» уехала. «Так меня и не расстреляли».

Шел удивительный год — 1956-й.

Он вспоминается, как и бульшая часть моего «давно прошедшего», событиями вполне личными. Длинными сумрачными, бессмысленными днями, но спектаклем «Перед заходом солнца» с Корном — Клаузеном и Ольхиной — Инкен в декорациях Акимова, четких, светлых и сразу узнаваемых. Гауптмана я тогда не знал, и мощная страстность, определившая судьбу Клаузена, меня тронула глубоко. Мы ведь вообще воспитывались с убеждением, что сильными бывают только гражданские чувства, а все личное — это так, полутона. Шекспир же — это доисторическая классика, да и у него все «социально обусловлено»!

Еще в 1954-м я видел «Рим, 11 часов (Roma ore 11)», в нашем прокате — «Рим в 11 часов» Де Сантиса (1952), он показался мне лучшим среди «неореалистических» итальянских фильмов. Какая там была Лючия Бозе, сыгравшая аристократку, ставшую женой нищего художника. И профиль у нее был такой, «от которого у тебя щемит сердце, да и не только у тебя», как писал Хемингуэй о Ренате — прекрасной венецианке. А какой там конец! Рухнула лестница, на которой, надеясь получить службу, толпились вчера утром безработные машинистки, одна женщина погибла, многие оказались в больнице. И вот утро у разбитого входа, и юная голодная синьорина опять там стоит: «Ведь место еще не занято»…

Позднее, под пошлейшим названием — «Утраченные грезы», шел у нас не менее известный фильм того же Де Сантиса «Дайте мужа Анне Дзаккео (Un marito per Anna Zaccheo)», снятый в 1953-м. В нем заглавную роль сыграла восемнадцатилетняя Сильвана Пампанини, красотка без затей, наивная и обольстительная. Впервые так открыто и горько определялся масштаб мужской подлости. Возлюбленный Анны моряк Андреа говорит ей, уже запутавшейся и падшей: «Как ты могла мне отдаться!» Как бьет она наутро по щекам ни в чем не повинного уличного бабника, бьет за тупое предательство Андреа, воплотившего, не ведая того, всю пошлую ограниченность мужского племени.

Лючия Бозе. Кадр из фильма «Девушки с площади Испании». 1951

Я видел этот фильм 2 марта 1956 года.

А через десять дней в институте намекнули: будут читать знаменитое закрытое письмо — доклад Хрущева на ХХ съезде. От кого оно было закрыто, решительно непонятно, все о нем знали, его читали не только членам партии и комсомольцам, но и «активистам» — категория, под которую подходили при желании все. О докладе прошел слух почти сразу. Хрущев его прочитал 25 февраля, а 2 марта в Тбилиси расстреляли демонстрацию в защиту Сталина и с требованием вместо Хрущева поставить во главе страны Молотова…

И о содержании доклада в Ленинграде кое-что знали, пересказывали шепотом, пугались, не верили, надеялись, ждали.