Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait

Замечу, кстати, что постоянная уверенность в своей непримиримой смелости дарила диссидентски настроенным людям (моим коллегам в том числе) счастливую уверенность в том, что все их профессиональные неудачи происходят лишь от их свободомыслия. Им и в голову не приходило, что их рукопись могут не опубликовать просто потому, что она слаба. А редакции в свою очередь нередко стеснялись их рукописи отклонять, боясь обвинений в официальном реакционерстве. Помню, как Борис Давыдович Сурис, тогда главный редактор издательства «Искусство», жаловался, что боится вернуть неудачную рукопись «левому» автору: «Ведь обязательно подумают, что я испугался, а диссидентского ничего в ней нет. Просто она очень плохая!»

С неприятным чувством поймал себя на том, что в моих суждениях о многих тогдашних моих старших коллегах и просто знакомых и малознакомых людях много желчи и раздражения. Отчасти это следы зависти. Все они были старше меня, более в себе уверены, относились ко мне сверху вниз (даже подвыпившие художники). Они знали, чего хотят, и не сомневались, что поступают правильно. Ничего подобного я не знал, смотрел на всех, как утка на балкон, однако подозревал, что многовато здесь напускного. Хотя всеми ими готов был восхищаться, брать пример. А разочарование приходило неминуемо, и это тоже вызывало раздражение. Несправедливо? Да, конечно! Но в этой книжке я взыскую не справедливости, а приближения к тогдашней реальной жизни и ощущениям, в ту пору испытанным. А это, оказывается, ничуть не легче, чем отыскать справедливость.

В конце декабря 1960 года я получил из «Молодой гвардии» поздравление с Новым годом и преисполнился робких надежд: значит, в издательстве меня уже считали своим?

А в феврале 1961-го, ранним утром, всех разбудил звонок почтальона.

Пришло короткое письмо из редакции «ЖЗЛ» — текст понравился, «наступило время поговорить о договоре… нужен ли Вам аванс?»

Как в рождественской сказке.

Наверное, это было одно из тех мгновений реального и полного счастья, которых, как писал Гёте, в жизни всего несколько. Этакое письмецо, меняющее судьбу, выводящее человека на иной путь, быть может, и к другой профессии. Писать не унылое искусствоведческое исследование, но прозу, где будут всякие подробности из исторической заграничной жизни, чтобы было «художественно», — смотри выше. И писать с уверенностью, что издадут, что будет множество читателей, писать за деньги, за очень большие «писательские» деньги, с помощью которых мы вылезем из нищеты.

И присланный вскоре, в конце марта, договор, с высокой ставкой, с особым гонораром за массовое издание, немыслимо богатый, был следующим праздником. Я без конца его перечитывал, ощущая себя наконец профессиональным и удачливым литератором. Из-за договора!

В «Молодой гвардии», как выяснилось, даже незнаменитым авторам платили, сравнительно с искусствоведческими издательствами, очень много. За «Домье» в общей сложности я должен был получить больше шести тысяч — можно было сносно прожить года два, купить автомобиль (если «стоял на очереди») или, что прельщало меня куда больше, накупить массу всего замечательного и необходимого (именно в таком порядке — сначала замечательного, потом необходимого). И главное, перестать нуждаться, чтобы мама не выхаживала часами в поисках дешевой еды, чтобы носить приличную одежду и избавиться от невыносимых долгов. При этом ни на секунду не возникала у меня мысль, что с книжкой я не справлюсь, что ее не напечатают. Был бы договор.

Радостная и нищая весна 1961-го! Ожидание огромного аванса, робкие мечтания о том, как начну писать, прощание с убогой юностью — беспечальное и веселое. В сущности, за «Домье» по-настоящему я еще и не принимался, по-прежнему занимаясь поденщиной и будничными заработками.