Воспоминания о XX веке. Книга вторая. Незавершенное время. Imparfait

Сегодня многие знают: нынче и в парижских магазинах с покупателями не так любезны, как прежде, и нужного размера может (редко!) не оказаться. Но тогда, по сравнению с нашей пещерной торговлей! В универмаге «BHV» — Bazar de l’Hôtel de Ville — на улице Риволи было всего так много, так все светилось и сияло, так пахло роскошными духами, так веяло из кондиционеров свежим воздухом, что различать отдельные товары показалось попросту немыслимым. Но бритвы ввергли меня в растерянность. Все они разительно походили на наши «Харьковы», «Бердски», «Агидели», и мне стало неловко за европейских производителей. Я быстро опомнился: сходство было обратным — наши бритвы копировали «Ремингтоны», «Филипсы» и «Брауны» с завидной точностью, вплоть до фасона футляров. Только в отличие от заграничных наши — не брили.

^{Монлоньон. У Мэри и Константина Клуге. 1972}

Дядюшкина «дача» — белая штукатуреная вилла в традиционном стиле провинции Валуа — в местечке Монлоньон, на север от Парижа, между Санлисом и Шантийи, выглядела ожившими страницами из недавно опубликованного у нас романа Симоны де Бовуар «Прелестные картинки». Два этажа (по французским понятиям — один: rez-de chaussée и «étage»). Полдюжины комнат, три ванные, мастерская-салон, огромная веранда, подвальная квартира для шофера-садовника и его семьи. Впрочем, обстановка «дачи» отличалась хорошего вкуса аскетичностью — все же ее хозяин по образованию был архитектором. Большой сад с настоящей рощей, клумбы с сине-бело-красными (в честь национального флага) цветами, белая дачная мебель и яркий солнечный зонт на террасе, гараж с двумя машинами — вся эта киноподобная невиданность, ставшая вдруг средой моего обыденного обитания, оказалась столь же удобной, сколь и нереальной.

Меня горделиво представляли соседям — как же, племянник из дикого Союза, по-французски худо-бедно говорит, шерстью не оброс, в носу не ковыряет и даже натурально целует ручку (во Франции чаще лишь склоняются к руке, символически причмокивая губами над нею). Соседи были как из хороших французских комедий: одну даму, говорившую басом, старую и костистую, в недорогих бриллиантах на подагрических пальцах, в Монлоньоне вполне официально называли «Любовница генерала». Сам отставной бригадный генерал Неро, такой же костлявый и жилистый, как его подруга, жил в доме, над крыльцом которого красовалось стремя, — генерал был кавалеристом. Я, как требует того французский этикет, обращался к нему не иначе «mon général», он же называл меня «князем Андреем» и «votre altesse» (ваше высочество), имея в виду, видимо, Пьера Безухова и полагая вместе с тем, что речь идет о романе «Анна Каренина». О де Голле говорил, что он носил тот же, что и он, чин («две звезды, как у меня»[15])…

^{«Дача» в Монлоньоне. Архитектурный проект К. Клуге}

Были и всамделишные барон с баронессой, отменно воспитанная, породистая, ничем не примечательная чета. Разговоры во время первого же «общедеревенского» застолья в саду (высокие и тяжелые стаканы с виски в руках, запотевшие бутылки «Перье», скользкий в серебряных щипцах лед, орешки, оливки, соленое печенье — все атрибуты аперитива «как в книжках») велись самые бессмысленные: погода, налоги, падение нравов у молодежи. Генерал, зная, что нас не пускают путешествовать за границу, спрашивал, нужно ли нам «разрешение правительства», чтобы «съездить из Ленинграда в Москву». Но все были французы, все говорили по-французски. Я наслаждался. Прелестные картинки — «Les belles images»…

Все же светская жизнь казалась потерей времени, только в одиночестве, пусть и за городом, вера в реальность Франции возвращалась ко мне.