Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1

Я должен был ему повиноваться.

Уже была ночь, городские ворота закрыты, но меня сопровождала старостинская стража с приказом, чтобы выпустили меня из города. Так внезапно, едва отдохнув, в ужасную слякоть, ночью я вынужден был пуститься в дорогу.

Коней мне приказали не жалеть, мы также их не щадили, выбирая дорогу наиболее простую, оплачивая проводников, и так третьего дня уже в двух милях от Боглева я остановился на ночлег в постоялом дворе.

По дороге я толком ни с кем не встретился и ни о чём также расспросить не мог; только застав тут двух панов Робоцких, которые пасли коней, когда из их разговора я что-то подхватил о Боглеве, подошёл к ним, спрашивая, не знают ли они, что там случилось.

— Как же нам не знать? — подхватил старший Марек, когда я ему назвался придворным краковского старосты. — Вокруг ни о чём другом не говорят, только о той кровавой истории. Вроде Боглевского убили.

— Кто? Как? — крикнул я, испугавшись.

— Кто? Любовник! — отпарировал другой Робоцкий. — А притом духовный и сановник, Ян Пеняжек.

Я сорвался, отрицая, но мои уста закрылись.

— Послушайте, потому что мы соседи, а Марек сразу после совершения преступления был на месте и своими глазами видел труп. Всему свету было известно, что Пеняжек к пани Дороте Боглевской много лет заезжал. Пан хорунжий Черский не обращал на это внимания, развлекался с ним вместе по-приятельски. Его люди предостерегали, что он предателя кормит в доме; он смеялся над этим. Человек был мягкий и спокойный… Продолжалось так долго, архидиакон заезжал в Боглев, как домой, и неделями там просиживал. Приезжал не один, обычно со слугами и двором, а так как оплчивал людей хорунжего и умел их себе приобрести, хозяйка была на его стороне, фрауцимер её тоже, ему там было удобно и безопасно. Подпоив вечером хорунжего, когда тот лёг спать, а его писарь, Адам Ящулковский, на страже при нём стоял, Пеняжек делал, что хотел. В конце концов мера перполнилась, слепой хорунжий кое-как прозрел, люди его побуждали, а особенно брат, воевода Мазовецкий. Но и теперь он хотел добрым способом избавиться от любовника, и в глаза ему объявил, что больше его в доме терпеть не будет, а то брат и люди его тем надоедят.

Архидиакон упорствовал, но на этот раз хорунжий стоял твёрдо.

— Обвините людей во лжи, что на мою жену и на вас клевещут; удалитесь, иначе воевода нанесёт мне вред, сам со мной как с малолетнем и неумелым поступит. Езжайте и не возвращайтесь.

На это объявление вбежала подслушавшая жена, произошёл сильный шум и ссора, но хорунджий не уступил; обругала его жена, бил архидиакон, он отвернулся от них и вышел прочь в свою спальню. Что произошло потом, разное рассказывают. Пеняжек, направившись со своими приятелями в гостинную комнату, вызвал в неё Ящулковского, которого, говорят, что напоили, или обещанием награды приобрели. Хорунджий спокойно спал, когда Ящулковский с Плихтой и Комеским ворвались в его комнату и, писарь списой, которую принёс, поразил его в грудь, в чём ему помогали два приятеля ксендза, так что на следующий день нашли тело, почти на куски разрубленное и исколотое. Был ли сам Пеняжек с убийцами, неизвестно…

Скоро в доме домочадцы подняли шум, некоторые из них поубегали, иные побежали в администрацию, один поехал к воеводе. Вначале хотели всё возложить на ссору с Ящулковским, но нашлись свидетели, которые всё видели и слышали. Назавтра Пеняжек со своими сбежал в Ленчицу, да и пани Дорота, предвидя, что может быть привлечена, ушла из дома неведомо куда. Придворные покойного между тем тело убитого и всякие остатки так хорошо стерегли, что когда прибежал брат убитого, Миколай, воевода Мазовецкий, даже письма жены подхватил, из которых показались явно заговоры против мужа. Саму виновницу, по-видимому, также в побеге схватили.

Когда мне Робоцкие это рассказывали, волосы на голове вставали и хотелось плакать над судьбой отца.

— Что же стало с Пеняжком? — спросил я тревожно.

— Не дал схватить себя, а может, не очень с тем спешили; теперь же, когда он из Ленчицы с новыми приятелями пустился в свет, сбросив духовное облачение, его нелегко будет схватить.

Таким образом получив информацию, когда я уже был в двух милях от Боглева, а в правде того, что рассказали, я сомневаться не мог, я должен был подумать, что делать дальше. Будучи слугой Пеняжков, попасть в руки воеводы Мазовецкого было небезопасно. Он мог подозревать в каком-нибудь соучастии с виновным и слежке в его пользу.

Следовательно, доехать до места возможности не было, но добравшись до соседней деревни, весь день я провёл там на подслушивании рассказов.

Ни о чём больше не разговаривали, и хотя эти слухи разнились и людские языки, как обычно, переделывали их, каждый на свой манер, одно всё-таки повторялось постоянно: это явная вина ксендза, которого околица знала как дерзкого и распоясанного человека.