Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1

В Боглеве, как мне говорили, воевода, который был привязан к брату, собирал всевозможные доказательства вины невестки и громко угрожал, что её, согласно закону, даст закопать живьём, а сообщнику, если бы пришлось и к папе с жалобой идти, не простит.

Так неудачно справил я своё посольство и мне не оставалось уже ничего другого, только вернуться в Краков. Кони были полуживые, поэтому поспешить я не мог, да и было уже незачем, потому что тому, что случилось, староста уже был не в силах помочь, и мне нечем было его утешить.

Таким образом, дав отдохнуть лошадям и людям, я поплёлся назад.

На второй день, когда мы проезжали боры, на ночь пришлось остановиться в захудалом постоялом дворе. Запертый сарай внутри, должно быть, был полон, потому что нам не хотели его открывать.

Люди старосты, которые ехали со мной, не привыкшие кому-либо уступать, начали ломиться силой в закрытый постоялый двор. Прежде чем я смог их остановить, ворота открылись и несколько человек с саблями выбежало на нас.

Из избы также выбежал хозяин с лучиной и при свете её к моему великому удивлению и страху показалось, что я узнал архидиакона. Когда уже дошло до драки, я для проверки громко крикнул, что мы со двора стросты Пеняжки.

На этот голос прибежал ко мне архидиакон, потому что это действительно был он, с настойчивостью спрашивая, кто я такой, и с чем я приехал. Ничего от ксендза в нём уже не осталось, поскольку переоделся в рыцаря, припоясал меч и скорее был похож на разбойника.

Я не колебался с ответом на вопрос; говорил, что был послан как раз за ним, чтобы раздобыть информацию.

Так, сложив оружие, я вошёл с ним на постоялый двор.

Он дерзко зашагал вперёд, и по нему не видно было, чтобы за совершённое преступление очень раскаивался. Им руководил только гнев.

— А! Староста вас выслал за информацией? Скажите ему, что Боглевского не стало… Я не виновен, я не коснулся его. Пьяная толпа навела порядок, но на меня и жену сваливают. Не думаю также дать схватить себя; сутану сбросил, ксендзем не буду, а раз для меня тут безопасности нет… ну, то и другим со мной особенно безопасно не будет.

Он начал дико смеяться и, обращаясь вдруг ко мне, сказал:

— Не говорили вам, что стало с Доротой?

— Она сбежала, но говорят, что её схватили. Её письма также в руках у воеводы.

Его чело нахмурилось.

— Меня не возьмут, — отозвался он порывисто, — не дамся. Если отец не постарается о средствах побега… ну… буду, как другие, охотиться по дорогам на купцов. Людей для этого найду. Достаточно таких, которые ищут хоругви.

Он махнул рукой, но, несмотря на эти угрозы, лицо имел отчаявшееся и нахмуренное. Стоял кубок с каким-то напитком, он выпил его запальчиво залпом и упал на лавку.

Он медленно поднял голову.

— Что тут думать, — сказал он, — хорошо, что вы мне в руки попали, людей старосты и вас забираю. С этой маленькой горстью я не в безопасности.

— Я не дам забрать себя, — ответил я решительно.

Он покачал головой, не настаивая.

— Ну, тогда езжай себе один к дьяволу, — сказал он, — отцовские слуги мне принадлежат, этих не отдам.

И, вскочив с лавки, он побежал в сарай к своим, я тоже к своим, чтобы мне челяди не баламутил, но он запер передо мной дверь. Я услышал голоса, крики, спор и уговоры, после чего как-то стихло, и архидиакон вернулся победно.

— Челядь моего отца останется со мной, я приказал им, должны слушать; вы, если целым хотите уйти, не задирайте меня. Человеческой жизни я не очень ценю, поблагодарите, ежели отпущу вас. Я этого, может, не сделал бы, но вы должны донести обо мне отцу. Скажите ему, что буду сидеть в этих лесах, что соберу кучку и постараюсь кормиться, как смогу. Если хочет этого избежать, пусть мне даст, с чем уйти, хоть бы за море, меня уже здесь ничего не держит.

Я не хотел с ним разговаривать, не думал даже обращать. Я дал ему болтать, что хотел, а сам, сев в углу на лавку, всю ночь просидел, дремля, покуда не просветлело. На рассвете ксендз распорядился насчёт лошади, не желая тут быть дольше; я пошёл к челяди, думая, что, остыв, она поедет со мной, но слуги ксендза следили за моими и держали их как пленников.

Не дали мне подойти к ним. Я должен был сам себе коня выводить, а имел скакуна отличного, гнедого, едва увидев которого, Пеняжек, вырвал из моих рук узду и забрал его себе. Даже саквы и сёдла я не мог сохранить, потому что они тут же оседлали своих коней, одного ведя свободным, меня оставили пешим, смеясь на прощание.

В саквах находилась одежда и часть денег старосты; к счастью, что кое-какие деньги я имел в калете у пояса.

Итак, я остался один среди леса, и пеший.

Не зная дорог, когда в пуще легко было заблудиться, я должен был остаться ждать, не попадётся ли на большом тракте повозка до Кракова, или купцы, или шляхта, что могли бы меня спасти.