Воспоминания петербургского старожила. Том 1

– У вас такие прекрасные вещи на столе, – говорил Пушкин, идучи с Воейковым под руку в столовую, – да и вы сами такой любезный хозяин, что я с удовольствием и не в виде взятки принял бы участие в вашем ужине; да та беда, что доктор мне строжайше воспретил ночную еду. А поэтому я подвергну себя танталовым мучениям, присутствуя за вашим прекрасным ужином, где одна эта индейка, по-видимому, с трюфелями может с ума свести любителя.

– Ну хоть крошечку чего-нибудь, Александр Сергеевич, – тарантил[700] Воейков, – пожалуйста. Впрочем, боюсь напомнить собою демьянову уху.

– Вот, – заметил Пушкин, любовно смотря на блюдо дымящейся несвоевременной спаржи, – позвольте мне этой прелести, да стаканчик зельтерской воды[701] с полрюмкой сотерна.

Воейков мигом усадил своего почетного гостя самым удобным для него образом и собственноручно угощал спаржей, зельтерскою водой и д’икемом.

Во все это время пребывания знаменитого Пушкина у Воейкова на этом его пятничном вечере я внимательно вслушивался в слова бессмертного поэта и, не будучи представлен ему хозяином, как, впрочем, и большая часть гостей, не хотел выдвигаться вперед, скромно держась в стороне и даже стараясь так сесть, пока все были в гостиной, чтобы не быть замеченным. В статье моей «Четверги у Н. И. Греча» я уже говорил о том, какое впечатление тогда на Пушкина произвела моя в то время почти детская личность. С тех пор прошло несколько лет до этого вечера у Воейкова или второй моей встречи со знаменитым поэтом, и я думал, что Пушкин мог как-нибудь вспомнить меня, и ежели бы я стал теперь выказываться, то бог знает как-то ему могла понравиться такая навязчивость. Но за этим ужином мне привелось совершенно нечаянно сесть за стол против Пушкина, который, быстро взглянув на меня, обратился к барону Розену, сидевшему с ним рядом, и что-то шепотом спросил у него, не спуская с меня глаз. Розен, в ответ на вопрос, сделанный ему шепотом, громко назвал мою фамилию с подтверждением: «Это тот самый юноша, которого несколько лет тому, кажется, лет пять, Н. И. Греч представлял вам в тот памятный четверг, когда вы были у него и своим появлением привели Булгарина в бегство». Мне, само собою разумеется, не оставалось ничего больше делать, как встать и поклониться. Пушкин с любезною улыбкой подал мне руку, костлявые пальцы которой снабжены были громадными ногтями, содержимыми, впрочем, в величайшей холе.

– Вы все по-прежнему сотрудничаете в «Пчеле»? – спросил он. Я объяснил, что более не участвую в этой газете. Тогда он, смеясь слегка, спросил: – Ну а биографией табачника Жукова занимаетесь? Шутки в сторону, а ежели у вас есть какие-нибудь любопытные подробности об этом ли самом Жукове, о других ли русских даровитых самородках, дайте мне для моего «Современника».

Я хотел было объяснить, что такого рода материалами не богат, как вдруг Воейков замычал своим завывающим голосом и, водя во все стороны глазами чрез очки, воскликнул:

– О! да у него, хоть сейчас в печать, есть совершенно свеженький с иголочки рассказ из жизни Василия Григорьевича Жукова, в котором играют значительные роли не столько сам Жуков, сколько первая его жена, Матрена Никитична, да камергер Б[ибико]в и его супруга.

– Какой Б[ибико]в? – спросил Пушкин.

– Да известный Гаврило Гаврилович, – отвечал Воейков.

– А, connu comme l’ours blanc[702], – засмеялся Пушкин. – Это тот, что командирован был в Воронеж во время открытия мощей Св. Митрофания, после чего сверх страсти занимать деньги у него развилась страсть к ханжеству до мономании, говорят.

– Эпизод, который знает юный биограф Жукова, – продолжал неумолимый Воейков, – и рассказом которого не далее как на днях он утешил все общество у Вильгельма Ивановича Карлгофа, относится к тем временам, довольно давнишним, когда сюда приезжал из Тегерана с повинною своего деда, шаха персидского, молоденький принц Хозрев-Мирза[703].

– Да, – заметил Пушкин, – тот самый мальчик лет восьмнадцати, который, когда представлялся императору, то долго не мог успокоиться, воображая, что русский падишах велит снести ему голову саблей, по их азиатскому обычаю, за насильственную смерть нашего посланника, этого бедняжки Грибоедова. Но в чем же состоит этот забавный рассказ, которым вы меня так разлакомили, Александр Федорович?

– Я не слажу рассказать вам эту уморительную историю, – объяснил Воейков, – а вот мы попросим об этом самого Владимира Петровича.

– Пожалуйста, не откажите, Владимир Петрович, – подхватил Пушкин с очаровательною и увлекательною улыбкой.