Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Но как бы то ни было, а билет на хоры был у Жуковых на другой же день. Жуков был вне себя от радости и тщеславия; а скромная и тихая его Матрена Никитична с ужасом и трепетом ожидала этого рокового дня, когда ей придется быть во дворце, в блестящем обществе, которому она охотно предпочла бы то общество, какое она могла ожидать встретить у своего доктора, Карла Богдановича. Однако делать было нечего: она в черной шали и в блондах, с цветами, в назначенный день раным-раненько отправилась в Зимний дворец на хоры, куда забралась до того рано, что в эту пору там посетителей не было ни души еще, и она внимательно занималась рассматриванием и созерцанием дворцовых роскошей, присутствуя при работе полотеров, наващивавших полы. Одного из них она даже с хор назвала по имени и отчеству, узнав в нем одного из полотеров, которые еженедельно натирают полы у них в доме. Приехав рано, почтенная Матрена Никитична имела возможность занять самое лучшее спереди место и видела все начало приготовлений к церемонии и съезд посетительниц на хорах, которые все принадлежали к высшему петербургскому обществу, почему, по тогдашнему обычаю, говорили между собою не иначе как по-французски. Однако великолепная настоящая турецкая белая шаль госпожи Жуковой, брабантские кружева и парижские блонды, а в особенности обилие, хоть и безвкусное, бриллиантов самой чистой воды привлекли к ней внимание многих, заведших с ней разговор по-русски. Все шло как по маслу, и Матрена Никитична сделалась даже несколько посмелее и поразговорчивее, позволяя себе делать этим блестящим своим соседкам наивные вопросы насчет то того, то другого обстоятельства, поражавшего и удивлявшего ее в зале, куда были устремлены ее глаза с величайшим вниманием, как вдруг появилась высокая, сухощавая, с весьма горделивою и повелительною осанкой барыня средних лет, вся в шелках и кружевах. Блестящая эта особа, несколько запоздавшая и не имевшая возможности стать впереди, начала теснить Матрену Никитичну, требуя, чтоб она отодвинулась назад и предоставила бы ей место. Матрена Никитична учтиво протестовала, объясняя, что здесь места всем равные и что кто позже приехал, тот не может требовать от других такой жертвы. Такую смелость Матрена Никитична приобрела благодаря ласковым с нею разговорам ее соседок, которые, однако, тотчас, когда явилась горделивая претендентка на место спереди, приняли насмешливый вид и стали называть ее «голубушкой-купчихой». Но Матрена Никитична все еще не сдавалась и сохраняла свою позицию. Однако гордая дама, выведенная из терпения устойчивым стоицизмом «коровы в золотом седле», как она изволила громко по-русски назвать супругу знаменитого фабриканта, вдруг сказала Матрене Никитичне: «Ежели ты, мужичка, не оставишь этого места, я позову камер-лакея и велю тебя вывести отсюда, а потом тебя отправят в полицию». Эти последние слова как громом поразили Матрену Никитичну: она сначала вся вспыхнула, потом побледнела и стала пятиться назад, предоставляя свое место горделивой своей антагонистке. Тогда все насмешливые улыбки и лорнеты бывших ее по месту спереди соседок обратились к ней. Она не вытерпела и поспешила выйти с хор, не дождавшись конца церемонии. С трудом нашедши внизу своего служителя из фабричных работников, одетого в какую-то фантастическую ливрею, она уселась в карету и возвратилась домой, где слезами, самыми горячими слезами разразилась ее горесть.