Воспоминания петербургского старожила. Том 1

В ноябре месяце 1849 года Императорское Вольное экономическое общество по инициативе председателя своего совета вице-президента князя Василья Васильевича Долгорукова (в то время уже не бывшего ни при дворе, ни губернским предводителем) убедилось наконец, что ежегодно издерживать около 8000 рублей серебром совершенно непроизводительно на свои периодические издания, считавшие, при всей дешевизне подписочной цены (2 рубля в год за 6 книг), [малое число подписчиков, что][814] значило издерживать слишком много денег, толча воду, и все-таки не иметь органа сколько-нибудь распространенного. После долгих, как водится в этих случаях, дебатов, споров, пререканий и в особенности разного рода интриг, развитых во всех, даже ученых и хозяйственных наших обществах до nec plus ultra[815], общее собрание, на этот раз необыкновенно многочисленное, утвердило меня редактором своего журнала на издательском праве с субсидиею в 3000 рублей серебром, т. е. чрез то начав с 1850 года издерживать на журнал пятью тысячами рублей меньше прежних годов. Мне же как-то Бог помог, – и вот со второй же книжки оказалась недостаточною эта цифра трех заводов, какие я печатал для первого нумера, т. е. 3600 экземпляров вместо 600, какие печатаемы были прежде, и число подписчиков, не считая безмездно раздаваемых экземпляров, дошло к выходу февральской книжки до 6500 экземпляров.

Когда явилась в свет моя первая книжка журнала экономического общества в январе 1850 года, то зависть и злоба против меня стали проявляться во всевозможных своих позволительных и непозволительных формах. Но главную роль играла непозволительная форма доноса, и, как я уже об этом говорил прежде в другой статье[816], тот, кто наиболее писал к князю и в совет общества площадных ругательств на меня, был некогда знаменитый наш публицист, Фаддей Венедиктович Булгарин, старавшийся, вместе с несколькими другими, себе подобными по чувствам личностями, вредить мне по возможности. Но все это, конечно, проходило бесследно для меня, потому что князь Василий Васильевич Долгоруков был, с одной стороны, слишком прямой и чистый русский боярин, с другой стороны, слишком нравственно благородный человек, чтобы, при всей малохарактерности своей, давать грязным доносам иное значение, как то, какое они заслуживали.

Со всем тем личности эти имели тайные негласные связи в сокровеннейших тайниках цензурного управления, почему, когда в конце февраля 1850 года вышла моя вторая, т. е. февральская книжка, партия, враждовавшая против меня, имея пособницею своею тогдашнюю цензуру, чуть-чуть не погубила меня и не выбила пера из моей руки, чего, впрочем, именно партия эта и домогалась. Ежели эта интрига в своих намерениях и зловредных действиях потерпела положительное фиаско, то лишь потому, что злоба этих господ оказалась слабою и ничтожною против светлого ума и чувства правды покойного императора Николая Павловича.