Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Но в это время от смешного и забавного до горестного и печального было, к сожалению, у нас в Вольном экономическом обществе всегда очень близко. Благоприятель мой, Фаддей Венедиктович Булгарин, находившийся в каких-то официозных, негласных, ежели не официальных сношениях с Л. В. Дубельтом, прочитав эту несчастную статью Сердюкова, нашел, что в ней бугаи, кабаны, бараны, жеребцы и «крепостные» мужчины-малороссы были сопоставлены в такой близкой между собою связи, что, очевидно, автор статьи, писавший, и редактор, поместивший ее, того мнения, что в России «крепостной человек» есть не что иное, как «быдло». Проведение такой идеи в народ посредством двухрублевого журнала Вольного экономического общества ясно доказывает, что они, т. е. автор, редактор и даже цензор (покойный добрейший и честнейший, но, к сожалению, как я уже и выше сказал, крайне невоздержанный, пивший запоем, Александр Лукич Крылов), очевидно, революционеры, имеющие злое намерение произвести в русском народе чувство самой жестокой горечи против помещиков и правительства, показать вместе с тем иностранцам (которые непременно переведут эту статью на языки: французский, немецкий и английский), до какой степени оскотинения дошло любезное наше отечество. Негласный цензурный совет тотчас сдался на доводы патриотического доноса Фаддея Венедиктовича и нашел нужным проявить к этому доносу чувство своей патриотической же солидарности. Вследствие этого был тотчас в канцелярии этого знаменитого совета составлен весьма красноречивый всеподданнейший доклад с обычным проектом резолюции следующего (сколько я на память могу передать, по истечении 22 лет) содержания: «1) Автору (такому-то), т. е. отставному коллежскому асессору Сердюкову, воспретить личное управление имением, отдав оное в опеку и подвергнув его личность полицейскому надзору с запрещением въезда в обе столицы, обязав подпискою ни в какие периодические издания статей своих не давать, о чем и поставить в известность все цензурные комитеты. 2) Цензора исключить из службы и впредь никуда не определять. 3) Редактору воспретить всякое какое бы то ни было издание, редактирование и писание, взяв его личность под строжайший надзор полиции. 4) Вольному же экономическому обществу поставить на вид, чтобы оно органом своей гласности, пользующимся от правительства правом безвозмездной почтовой пересылки, более дорожило и не допускало в свои члены и редакторы людей неблагонамеренных и явно стремящихся к ниспровержению общественного благоустройства и спокойствия».

Не дозволяю себе привести здесь подлинных слов высочайшей резолюции государя императора Николая Павловича, потому что, повторяю, память моя в течение 22 лет не сохранила их с надлежащею точностью; но сущность их состояла в том, что государь из всего напечатанного в статье дворянина Сердюкова в № 2 «Журнала Вольного экономического общества» «никакого злого умысла не усматривает, а находит лишь некоторую неловкость в самом изложении факта, самого по себе, впрочем, интересного, о чем и сообщить Вольному экономическому обществу, редактор коего, как лицо подначальственное, собственно за эту статью, напечатанную им по распоряжению вице-президента общества, ответственности ни в каком случае подлежать бы не мог»[822].

Последние слова были, очевидно, камень, брошенный в огород князя Василья Васильевича Долгорукова, который так их и понял и, дав мне у себя в кабинете прочесть эту высочайшую резолюцию, сообщенную ему к сведению из негласного цензурного совета, при этом сказал после сильной и медлительной табачной понюшки: «Plus d’articles de cet imbécile de Kourdukoff! Encore une telle tuile sur ma tête blanche et je vous tire ma révérance, messieur»[823].

Забавный случай из жизни А. С. Грибоедова

В мартовской книжке «Русской старины» я прочел начало записок нашего трагика В. А. Каратыгина[824]. В этих мемуарах рельефнее других выдается анекдот о нашем бессмертном драматурге-сатирике А. С. Грибоедове, слуга которого, воспользовавшись отлучкою вечерком барина, ушел со двора и запер квартиру на ключ, чрез что заставил Александра Сергеевича, возвратившегося ночью раньше своего Личарда, ночевать у кого-то из приятелей[825]. Спустя несколько дней Грибоедов, тогда еще очень молодой человек, в отместку невнимательному своему камердинеру, пользуясь его отсутствием, заперся на ключ и заставил своего служителя продежурить всю ночь на лестнице.