Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Эти домашние экономические действия по части сокращения расходов на собственные канцелярские материалы своего кабинета дали повод государственному лицу, двигавшему многими мильонами единым махом пера, идею о многоразличных сокращениях в расходах на канцелярские материалы сначала в своем министерстве, а потом, за исходатайствованием высочайшего повеления, во всех других министерствах, что, по его убеждению, могло составить громадную на всю Российскую империю экономию на бумаге, чернилах, конвертах, карандашах, сургуче, облатках, гуммии[848] и пр. и пр. материалах, необходимых при письменности. В последние два года своего министерствования, когда умственные способности гениального человека были заметно не в прежней силе, постоянной идеей графа Канкрина сделалось старание о всевозможном сокращении канцелярских казенных расходов во всем государстве, почему он усиливался, между прочим, ввести вместо сургуча просто-напросто заклейку конвертов не посредством гоммарабикума[849], а посредством домашнего клейстера из муки, даже не пшеничной, но овсяной или ржаной. Однако эта пресловутая замена сургуча клейстером, могшая значительно скомпрометировать наши и без того еще не слишком-то процветавшие сургучные фабрики, за скорым оставлением тогда [Канкриным], по болезни, своего министерского кресла, не получила надлежащего развития и сама собою улетучилась как дым, хотя собственно специально по Министерству финансов исполнялась несколько времени.

Как ни странны эти мелочи, со всем тем факты эти далеко не носят на себе печати того изумительно-чудовищного регламентизма, каким отличалась кропотливая до циничности деятельность неудобозабываемого создателя отвратительных военных поселений графа Алексея Андреевича Аракчеева, забавлявшегося составлением, например, бюджетных соображений о метлах для своего Грýзинского имения. Впрочем, видно, расчетливость, доводимая до почти невозможных пределов, одолевала не одного графа Е. Ф. Канкрина в бытность его министром финансов. Так, не упоминая уже о знаменитых исторических государственных мужах Франции XVII века, Сюлли и Кольбере, оставивших о своей частной расчетливости бездну анекдотивных примеров в современных им летописях различных хроникеров-биографов той эпохи, скажем, что в записках знаменитой в свое время французской писательницы баронессы Сталь фон Гольштейн находим, что папенька ее, бывший министр финансов злополучного французского короля Людовика XVI, приобретший видно-яркое место во французской истории, Неккер носил по годам один темно-серый фрак-кафтан, который жена его и эта впоследствии оказавшаяся гениальною дочь усердно чинили, чтобы не допустить ветхую одежду до больших изъянов[850]. Нам говорили, что современник Канкрина и соперник его как финансист, министр финансов Царства Польского князь Любецкий, человек, известно, более чем даровитый, отличался действиями, достойными типа скупца, так мастерки изображенного в своем Плюшкине («Мертвые души») бессмертным Гоголем. Из всего этого явствует, что скупость Канкрина брала начало свое не столько в характере его, сколько в обстоятельствах первоначальной его жизни в той среде, в какой он в крайней юности своей, по этим самым обстоятельствам, находился, причем часто должен был бороться с нуждою самою жестокою, заставившею его на деле повторять поговорку: «Голь хитра на выдумки», между тем как князь Любецкий, богатый магнат, родившийся и живший в довольстве, предавался скупости не из необходимости, а вследствие своего характера.

Упомянув здесь выше о том, как Канкрин изумлял иногда архитекторов своими сведениями по части архитектуры, а обойщиков и столяров по предметам обойного и столярного ремесел, нельзя не сказать, что граф Егор Францович был замечательным практическим энциклопедистом по весьма многим деятельностям, не имеющим ничего общего с деятельностью государственного человека, причем он обладал разнообразными сведениями, владел несколькими языками, преимущественно грамматикально, не умея говорить чисто без особенного немецкого выговора ни на одном из этих языков; но, странное дело, никогда не хотел этому верить и считал себя вправе даже каламбурить, употребляя неправильно слова, руководясь своим карикатурным и совершенно немецким произношением. Так, однажды гуляя в Летнем саду с товарищем министра финансов Федором Павловичем Вронченко, славившимся самым скотским развратом и омерзительным любострастием, что, впрочем, не мешало ему быть весьма добрым и честным (относительно) человеком, Канкрин, невзирая на свое дурное зрение, издали в противоположном конце аллеи завидел приближающуюся к ним со своим всегда окружавшим ее блестящим обществом тогдашнюю петербургскую удивительную красавицу из красавиц большого света, графиню Заводовскую, и, когда в это время Вронченко, имея надобность что-нибудь крайне неважное сказать графу, молвил вопросительно:

– А какова-то, ваше сиятельство, давеча, часа два тому назад была гроза?