Воспоминания петербургского старожила. Том 1

В 1826 году, будучи четырнадцатилетним мальчиком, я с отцом моим, назначенным тогда орловским вице-губернатором, т. е. председателем казенной палаты, с матерью и со всем нашим семейством прибыл в Орел. Когда-нибудь я расскажу подробно все мои воспоминания об Орле и орловской жизни 1826–1827 годов, проведенных мною там, а теперь ограничусь в сем рассказе исключительно только тем, что тесно связано с воспоминаниями моими об Иване Степановиче Клероне. Дело в том, что покойная моя мать, которой я лишился лишь в апреле 1871 года, когда она умерла на 85 году от рождения, имела все предрассудки своего времени, почему считала, что мальчик de bonne maison[964] должен непременно мастерски фехтовать и ловко и грациозно ездить верхом. Почти этим одним, с придачею также танцев и французского языка, она ограничивала свои понятия о мужском воспитании. Это бывало, помню, нередкою причиною пререканий ее с моим отцом, человеком для своего времени очень образованным и некогда отличным офицером квартирмейстерской части, почему он и был выбран Беннигсеном в его адъютанты. Еще в Петербурге мать моя устроила так, что я с двенадцатилетнего возраста брал уроки фехтования сначала на рапирах, а потом на эспадронах у Гризье, Вальвиля и Севербрика, превосходнейших тогдашних фехтмейстеров[965]. Вместе со мною в Орел привезены были все мои фехтмейстерские доспехи. Провинциалы удивлялись этому арсеналу вице-губернаторского сынка, предназначавшегося, однако, в гражданскую службу; а матушке моей это их удивление было как нельзя более по нутру, только она беспокоилась о том, что ее сынок не встретит в Орле достойных для себя состязателей. Между мальчиками, моими одногодками, встреченными нами в домах разных губернских чиновников-аристократов, т. е. занимавших должности не ниже советника различных палат и управлений, действительно были все какие-то увальни, откормленные тельцы, не имевшие и понятия о том, что такое за штука даже рапира, точно так, как я не знал ничего об обращении с охотничьим ружьем и с рыболовным неводом, снарядами и орудиями, хорошо знакомыми на практике маленьким губернским Немвродам[966]. Но в числе моих сверстников был сын гражданского губернатора Петра Александровича Сонцова, пятнадцатилетний паж на домашнем воспитании, в блестящем пажеском мундире. Этот юноша по роду воспитания своего мог быть мне соперником в военном искусстве du tir des armes[967]; однако оказалось, что маменька monsieur Dmitry, милая, добрая и любезная Екатерина Дмитриевна, урожденная Черткова, была не одного мнения с моей родительницей и находила, что фехтованью и верховой езде сынок ее успеет выучиться в Пажеском корпусе, почему налегала в особенности в его блестящем воспитании на языки французский, немецкий и английский, в которых monsieur Dmitry эксселировал[968], равно как в салонных танцах, преподаваемых ему и его сестрам балетмейстером публичного крепостного театра графа С. М. Каменского уморительным немцем Дертейфелем[969], постоянно везде являвшимся в черных шелковых чулках, коротких штанах (culotte) и лакированных башмаках с резиновою подошвою, для легкости, при громадных позолоченных пряжках. Серьезным соперником мне в деле фехтованья только мог быть другой юноша, шестнадцатилетний драгунский прапорщик с синим воротником и такими же лампасами, бледный блондин, вялый и насмешливый, только что вышедший из пажей Александр Николаевич Бороздин, брат той блестящей двадцатипятилетней mademoiselle de Borozdine – прелестной и высокостройной, горделивой брюнетки, которая была во всей силе слова царицей тогдашнего орловского общества, а с тем вместе сын генерал-адъютанта, генерала от кавалерии, андреевского кавалера Николая Михайловича Бороздина[970], проживавшего в то время уже года два в Орле в качестве командира Драгунского отдельного корпуса[971], состоявшего из восьми полков, расположенных по Орловской и Воронежской губерниям, и имевшего главную квартиру в г. Орле, где гарнизоном стоял Московский драгунский полк с розовыми воротниками и розовыми лампасами, при белых пуговицах. Сынок корпусного начальника числился в Кинбурнском полку, стоявшем в Мценске, а состоял за адъютанта у дивизионного начальника первой дивизии, помнится, генерал-лейтенанта Загряжского, ежели не ошибаюсь[972]. Юноша этот в своем офицерском мундире, будучи двумя годами меня старше, смотрел на меня с насмешливым презрением, как на ребеночка, начинавшего носить атласный галстух и ходившего в полуфрачке, т. е. в куртке с фалдочками. Он был хороший музыкант, почему отец мой, страстный любитель музыки и сам отличный пианист, приглашал его нередко на свои музыкальные вечера, всегда оканчивавшиеся довольно роскошным ужином. Раз как-то этот Александр Николаевич Бороздин рассказал у нас за ужином о тех assauts d’armes[973], которые при содействии превосходного фехтовальщика, француза Клерона, почти ежедневно, но в особенности по воскресеньям бывают у командира Московского драгунского полка полковника Бестужева. При этом, разумеется, юный прапорщик не упустил случая сказать, что Клерон умеет мастерски биться на шпагах и на саблях, да и превосходный берейтор. Это обстоятельство и в особенности надежда, что Клерон может обучать ее сына верховой езде, сильно заинтересовали мою мать, которая тотчас устроила так, чтобы в следующее же воскресенье ее Wolo[974] был непременно в числе фехтующей молодежи в зале дома Дунаевского, огромнейшей из всего города, где квартировал тогда полковник Бестужев, командир Московского драгунского полка.