Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Этот полковник Бестужев, надо вам сказать, был чудак, нелюдим, враг провинциальных вечеров, пикников, завтраков, обедов и спектаклей. Он жил уединенно и положительно не имел иной семьи, как только общество офицеров своего полка, которые страстно его любили, уважали, а с тем вместе и боялись, хотя нисколько не опасались, однако, вольною рукою черпать из его, казалось, неистощимого бумажника, потому что он был очень и очень богат и дом его был постоянным приютом и даровою гостиницею всех офицеров, большая часть которых, люди небогатые, пользовались при том и его конюшнею, на которой стояло до тридцати прекрасных верховых коней разных мастей, так как в те времена армейские драгунские полки имели масти поэскадронно, а не одну для всего полка, как, кажется, это теперь заведено. Кроме того, Бестужев был хорошо образован, много читал и владел пребольшою разноязычною библиотекою. Он был одним из юных бойцов войны двенадцатого года и получил под Бородином офицерского Георгия[975], потом года два провел во Франции с корпусом Воронцова и, как говорили, немножко был замешан в декабристском заговоре, почему его обошли во время коронации 1826 года генерал-майорскими эполетами[976].

В следующее воскресенье[977], утром, отец привез меня в дом Дунаевского, на Дворянской улице, к полковнику Бестужеву, где в это время уже было человек двадцать офицеров, и в числе их прапорщик Бороздин. Все эти господа были без мундиров и без сюртуков, в замшевых латах, надетых поверх жилетов. Со мною был весь мой фехтовальный снаряд, и, по приказанию отца, я тотчас скинул с себя полуфрачек, заменив его замшевою фуфайкою. Держа решетчатую маску в левой, а рапиру, чистую солингенскую рапиру[978], в правой руке, одетой в перчатку, я очутился в обществе фехтовальщиков, смотревших на меня, тоненького, белобрысенького субтильного мальчика, так вооруженного, с некоторым изумлением, конфузившим меня до крайности. Бестужев, бывший сам в замшевом колете[979] с ватным нагрудником, взял рапиру и, в шутку грозя мне ею, сказал: «En garde!»[980] Я, по правилам, надел маску и, закинув левую руку назад, отпал шага на три, держа рапиру на обороне; но Бестужев, воскликнув: «Attention, mon enfant!»[981], стремительно выпал, сделав так называемую фальш-атаку, этот знакомый мне в Петербурге еще фехтовальный кунтштюк, состоявший в нанесении удара не на то место, которое фехтующий защищать должен, – почему я быстро отвел рапиру полковника, и так удачно ловко, что конец ее пригнулся к полу. В этот миг на всю залу раздались слова, кем-то произнесенные с настоящим чистейшим парижским выговором:

– Fichtre! Le petit lapin ne se mouche pas du pied gauche![982] – Слова эти сорвались с языка фехтмейстера Клерона, принявшегося тотчас с жаром француза мне аплодировать, а полковник Бестужев, высокорослый, черномазый, широкоплечий мужчина, душил уже меня в своих могучих объятиях, спрашивая: «Скажите, душенька, кто показал вам этот фортель?» Я назвал старика Севербрика[983].

В эту минуту сделалась какая-то суматоха между членами собравшегося тут общества; почти все офицеры устремились к своим сюртукам и мундирам, разбросанным по стульям и диванам. Это произошло от того, что совершенно неожиданно появился посреди комнаты превысокий рыжевато-белокурый, с серебристою сильной проседью генерал, с красноватым лицом, покрытым угрями и багровыми пятнами, в сюртуке с золотым аксельбантом и с Георгиевским крестом на шее. То был корпусный командир Николай Михайлович Бороздин[984]. Он ласково, приветливо пожал руку Бестужеву и довольно церемонно поздоровался с моим отцом, сказав: «Я сейчас от преосвященного Гавриила. После обедни в его прелестной домовой церкви я отпустил Natalie (его дочь) сделать воскресные визиты в карете; а сам, пользуясь чудною зимнею погодой и солнышком, пустился, конный по пешему, в срочную прогулку, да вот и забрел к тебе, брат Бестужев, взглянуть на ваше ассо[985], которого давно не видал. Пользуясь „сею верною оказиею“, – продолжал сановитый старик, – попрошу у тебя, камрад, рюмку твоей кругосветной мадеры с таким пирожком, ежели имеется, какие твой повар печет на славу».

«Для такого дорогого гостя, – сказал Бестужев с видимым радушием доброго амфитриона, – мигом все будет готово», и действительно, тотчас явились официанты в денщичьих мундирах, с подносами, на которых был бульон в чашках, груды пирожков самых разнообразных и хрустальные рюмки с ярко-цветным вином. Генерал с отцом моим поместился перед столиком на диване, устроенном на эстраде, с которой удобнее можно было смотреть на фехтующих и их подвиги. Бестужев рассказал генералу о том, как сейчас ему не удалась знаменитая фальш-атака, и с кем же? С птенчиком. Вследствие этого птенчик, т. е. я, был отцом моим и Бестужевым представлен старому угреватому краснолицему генералу, который обласкал меня и, заметив, что офицеры надевают свои мундиры и застегиваются, сказал: