– Браво, браво, юноша! – воскликнул Сперанский. – Завтра же утром буду видеться с милейшим Егором Антоновичем Энгельгардтом, который все ходит в чулках и башмаках и о котором я всегда в шутку говорю, что он, чудак, тридцать лет не переодевался. Поговорю ему непременно, и все, что узнаю, передам вам, любезнейший Петр Алексеевич, во всех подробностях завтра же, в четвертом часу, так как вы, надеюсь, не откажетесь завтра пожаловать ко мне откушать чем бог послал. Я вас и с просителем вашим, моим зятем, познакомлю.
Отец благодарил за честь, но объяснил, что он не находит нужным дальнейшее ученье для сына, который, по его мнению, в тех летах, когда может поступить на службу царскую.
Сперанский, услышав это, не мог удержаться от смеха и сказал отцу, что такому малолетку надобно еще учиться, учиться и учиться, чтобы потом служить с честью.
– Но, впрочем, ежели таково ваше непременное отеческое желание и убеждение, любезный мой Петр Алексеевич, то почему нет, и в этом я постараюсь вам сослужить так, чтобы юноша ваш попал в такое ведомство и к такому начальству, которое найдет возможность предоставить ему средства продолжать и на службе учебные занятия, то есть не будет его слишком обременять работою, чрез что он будет свободен посещать университетские лекции в качестве вольнослушателя.
Отец очень благодарил важного сановника за эту милость и просил его зачислить меня в свою канцелярию при Комиссии составления законов, как тогда, по старой памяти, называли еще многие II отделение Собственной канцелярии.
Это предложение заставило, однако, Сперанского маленько поморщиться и сказать:
– К прискорбию моему, дорогой Петр Алексеевич, я должен вам в этом отказать по той причине, что я решительно не могу принимать к себе таких молоденьких, недоучившихся людей, тем более что существует строжайшее высочайшее повеление, чтобы все чиновники второго отделения были не иначе как кончившие курс наук или в университете, или в лицее, или в благородных при университетах пансионах, так как писцами у нас состоят только писари, данные нам из военного ведомства. Но я могу помочь вам рекомендациею, например, к Дмитрию Гавриловичу Бибикову, с тестем которого, старичком, почтенным Сергеем Сергеевичем Кушниковым, президентом Опекунского совета и членом Государственного совета, я в наилучших отношениях. Ежели вы не знакомы с Дмитрием Гавриловичем, то я дам вам к нему письмо завтра же, когда вы пожалуете ко мне откушать.
Понимая, что этим должен был закончиться визит и прием, отец мой встал и объяснил, что он Дмитрия Гавриловича без письма его превосходительства беспокоить не находит удобным, так как он знает его только как директора Департамента внешней торговли, с которым года за два пред сим встречался у министра финансов, Егора Францовича Канкрина.
– Итак, – сказал, встав и прощаясь с нами, Сперанский, – до завтра в четвертом часу пополудни. Прошу только, мой любезнейший, пожаловать ко мне не в этом облачении, а как-нибудь попартикулярнее и поинтимнее. Вы же, юный атеньен и ромен, – продолжал он, обращаясь ко мне с очаровательной улыбкой, – постарайтесь заслужить, – да я уверен, что и заслужите, – доброе расположение будущего вашего строгого, но справедливого начальника, Дмитрия Гавриловича Бибикова, который в последнее время, при содействии Егора Францовича, успел сделать великое дело, уничтожив с корнем в таможенном ведомстве взяточничество.
Последние, впрочем, эти слова, видимо, обращаемы были уже не к мальчику, а к его отцу, опытному чиновнику и председателю казенной палаты, как в то время переименованы были вице-губернаторы[1095]
, замененные настоящими губернаторскими помощниками.Моя служба при Дмитрии Гавриловиче Бибикове (1828–1834 гг.)
В 1828 году отец мой приехал в Петербург из Орла, где он был вице-губернатором, чтобы определить меня на службу. С этою целью Михаил Михайлович Сперанский снабдил отца моего письмом к Дмитрию Гавриловичу Бибикову, бывшему тогда директором Департамента внешней торговли. И вот в одно сентябрьское утро мы вошли в приемную Дмитрия Гавриловича, помещавшегося тогда на Моховой улице в собственном доме.