Воспоминания петербургского старожила. Том 1

– Ого! какой гусь, – смеясь и выставляя, сказал Бибиков. – Но ты очень скоро познакомишься с этим бильярдом, потому что будем играть на нем с тобою каждое воскресенье, так как ты постоянный отныне мой воскресный дежурный. Ну, играй!

Я прицелился и посадил красного в крайнюю лузу. Бибиков зааплодировал, стуча по борту бильярда и восклицая: «Браво! браво!..»

Имея право играть снова, я снова сыграл, и так удачно, что посадил желтого в крайнюю лузу так, что с авансом имел 19 билий[1132]. Бибиков, обратясь к камердинеру Татаринову, заметил, что новый гость, чего доброго, будет ему давать сорок авансу.

– Не беспокойтесь, ваше превосходительство, – объяснил камердинер, – это они так только сгоряча, а вот сейчас скиксуют[1133].

И я в самом деле дал промах, почему Бибиков расхохотался, говоря: «Не все же коту масленица», и, ловко прицелясь, посадил желтого в среднюю лузу.

– Двенадцать и девятнадцать, – проговорил Татаринов, и его барин сыграл еще и еще все счастливо, так что имел 17 новых билий. Тогда я сказал вполголоса: «Не все коту масленица», сыграл успешно раз и не сделал ничего во второй раз.

– Двадцать два и семнадцать, – произнес Татаринов; но со всем тем к концу Бибиков сделал три билии сряду и, выиграв партию, предложил мне 15 авансу. Игра шла своим чередом. Из десяти сыгранных партий я выиграл три, и раз даже так, что оставил Дмитрия Гавриловича на шести билиях. Он был очень доволен новым партнером и рекомендовал меня разным новым лицам, наполнявшим бильярдную. Все они большею частью были в форменных фраках и подчиненные хозяина дома, как управляющий таможнею Ильин, пакгаузный надзиратель коротенький и толстый Мосолов, остриженный под гребенку черномазый с желтою физиономиею и большущими черными глазами доктор Браилов и наконец переводчик департамента Николай Модестович Бакунин, с выпятившеюся сильно вперед нижнею губою и даже всею нижнею челюстью, хромой, волочивший левую ногу и подпрыгивавший, при помощи костылька в виде трости. Он недавно еще был гвардейским офицером Генерального штаба и сломил себе ногу, скакав на красносельских маневрах[1134], где случилось ему упасть вместе с лошадью в ров. Бакунин знал меня по департаменту и, вертясь угодчиво около Бибикова, сказал его превосходительству по-французски, что я l’enfant terrible du département[1135]; но что мне последняя моя фарса с бюджетом помощника бухгалтера не пройдет даром от Михаила Сергеевича.

– А что, – спросил Дмитрий Гаврилович, – Фотий Сергеевич, чего доброго, на епитимию пошлет его пешком в Новгород покланяться его святителю и святителю-покровителю графини Чесменской, к Фотию tout de bon[1136]? Боже упаси! Надо будет защитить юношу от такой напасти!

– Нечто в этом роде, – трещал Бакунин, – нечто в этом роде довольно характерное. Сегодня после обедни в больничной церкви на Литейной я вошел в алтарь, где застал Михаила Сергеевича, объяснявшего нашему дорогому Петру Ивановичу Турчанинову…

– Le prêtre musicien?..[1137] – спросил Бибиков.

– C’est ça, mon général, un charmant homme, qui n’a rien de la prétraille[1138].

– Немудрено, – заметил Бибиков, – он, говорят, из курских дворян неширокого полета. Ну что же там Михаил Сергеевич кознедействовал? – спросил, пощипывая свои окладистые бакенбарды, Дмитрий Гаврилович.

– История с бюджетной запиской заставила Петра Ивановича радушно улыбнуться, а потом он нахмурился, когда Михаил Сергеевич стал просить его сделать Б[урнаше]ву пастырское внушение и вменить ему в обязанность быть десять воскресеньев сряду у обедни и десять суббот у вечерни в церкви, в виде наказания. Петр Иванович на это отозвался, что, во-первых, хотя он и очень был дружен, как с хорошим музыкантом, с отцом юноши, признаваемого Михаилом Сергеевичем столь виновным, однако он не считает себя вправе вне исповеди делать ему внушения о чем бы то ни было; а церковь не исправительное заведение, и он никогда не дозволит себе назначать епитимию вроде предлагаемой.

– Умница священник! – заметил Бибиков. – В следующее воскресенье вместо почтамтской церкви поеду с Sophie на Литейную.

В это время явился лакей с подносом, на котором были графины с несколькими сортами водки и тарелочками с икрою, сыром, сливочным маслом, кильками и сардинками. А метрдотель с полуразвернутой салфеткой в руке восклицал: «Кушать подано!»