Воспоминания петербургского старожила. Том 1

С этого вечера прошло 38 лет, и я могу откровенно сказать, что, называя событие «ужасным», я намеренно усиливал его значение, чтоб вперед напугать строгого начальника и умилостивить его гнев, ежели бы только гнев мог быть, горестным сознанием моего будто бы бедствия. Обдумав более спокойно, я понимал хорошо, что великий князь был столько же известен своею неудержимою вспыльчивостью и крикливостью, сколько и мягкосердечием и истинною добротою, которую он из каких-то расчетов и соображений находил нужным маскировать брюзгливостью, запальчивостью и бранчливостью; следовательно, многого бояться мне было нечего. А с Дмитрием Гавриловичем, не знаю как впоследствии, когда он был генерал-губернатором, а потом и министром внутренних дел, но в ту пору, о которой я теперь рассказываю, все можно было поделать, ежели только обратиться к нему с неподдельною и вполне простодушною откровенностью. Итак, полный этих идей и под их влиянием, я рассказал Дмитрию Гавриловичу все, как говорится, от а до ижицы[1200], причем я, может быть несколько намеренно, постарался как можно рельефнее выставить то чувство почтительного страха, какое мы все имеем к его особе, чего я не скрыл перед его высочеством, почему его высочество, как мне показалось, хотел засмеяться.

– Я думаю, есть чему смеяться, – говорил улыбаясь Бибиков, – когда чиновник уверяет великого князя, что он никого на свете так не страшится, как своего директора департамента, изображаемого им каким-то вампиром. Ха! ха! ха!

Как бы то ни было, а этот страх очень и очень понравился Бибикову, который ласково пожал мне плечо, но так крепко, что можно было вскричать от боли. И потом сказал:

– Все это прекрасно, но кой черт вас с Ребиндером носил на двор Михайловского дворца в левый флигель? Расскажит-ка мне эту штуку. Je crois déviner l’anguille sous roche: il y a là une fillette, un petit brin d’amour![1201]

– Вы удивительный отгадчик, ваше превосходительство, – сказал я уже совершенно смело, потому что хорошо знал, что когда речь заводилась на эту тему, то тут не было больше начальника и подчиненного, а были только два собеседника, из которых один гораздо постарше, а другой гораздо помоложе, и тот, который постарше, готов увлекаться с материальным наслаждением Приапа[1202] наивностями своего молоденького собеседника.

Полный этого убеждения, я рассказал Дмитрию Гавриловичу всю историю как она была, т. е. что знакомая мне уже около полугода мамзель Мари, первая моя неплатоническая любовь, надоела мне своими требованиями бенуарной ложи, так как такой расход превосходил мои средства, почему я, перенеся мои чувства в другую часть города, нашел удобным услужить моему приятелю и товарищу Ребиндеру и познакомил его с мамзель Мари, произведшей на него сегодня первое и приятное впечатление, впрочем несколько испорченное только «артазоном», употребленным вместо «Гарпагона».

Дмитрий Гаврилович много смеялся всему этому детски наивному рассказу и уверял, что когда будет у брата Ильи Гавриловича, близкого соседа Седжерса, то поручит старой горничной своей belle soeur[1203] хорошенько насплетничать этой мамзель Мари и сказать ей, что ее Владислав, во-первых, не Владислав, а во-вторых, что он превероломный обманщик и повеса.

– Однако, – спохватился он, – мы все-таки не кончили самого важного, то есть истории гнева его высочества. Надо, не теряя времени, постараться уладить дело это наилучшим образом. Мне некогда: меня ждет mon beau père[1204] на партию в пикет. А ты, Б[урнаше]в, между тем садись-ка вот здесь у меня в кабинете, возьми лист ватмановской бумаги из моего бювара и настрочи от меня интимно-официальное письмо к брату Илье Гавриловичу и в этом письме расхвали себя и, кстати, ничего делать, уж и этого немчурку Ребиндера, который похож на немецкую булочницу в вицмундире, и скажи при этом, что я, то есть я, Дмитрий Бибиков, головой ручаюсь за то, что ни один из моих подчиненных не только по департаменту, но и по всему таможенному ведомству никогда даже не помыслит намеренно не отдать чести кому-либо из членов августейшей семьи, а потому прошу его высочество простить двум юношам ненамеренную и нечаянную их ошибку, в которую они, конечно, в другой раз ни под каким видом не впадут.