Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Когда Дмитрий Гаврилович ушел, я присел к большому письменному столу и стал писать на изящной ватмановской бумаге с вытесненным золотым гербом фамилии бибиковского рода. Перо так и летало по бумаге, почему через четверть часа я просил уже Татаринова отнести письмо с бюваром и переносным пюпитром в гостиную для подписания, а между тем сам занялся изготовлением конверта с приличной надписью: «Его превосходительству Илье Гавриловичу Бибикову, от Дмитрия Гавриловича. Нужное и спешное». Однако Татаринов возвратился без письма, но с пюпитром и бюваром, говоря с осклаблявшеюся же физиономиею, что Дмитрий Гаврилович письмо изволили подписать, но для чего-то вас самих просят пожаловать в гостиную. Нечего было делать: творя волю пославшего, я явился в столь знакомой мне гостиной, где, кроме хозяйки Софьи Сергеевны, в то время, повторяю, красавицы из красавиц, да сестры Дмитрия Гавриловича Марьи Гавриловны Дюклу и графини Бенкендорф, которых я знал, было еще несколько дам, которых я видел тут в первый раз и лорнеты которых в упор тотчас направились на меня. Дмитрий Гаврилович, остановив на время игру в пикет со своим ветхим тестем, обратился ко мне по-французски со следующими словами.

– То письмо, которым ты, мой милый Б[урнаше]в, интересуешься, подписано. Вот оно. Но хотя по таможенному ведомству всей России я всячески старался и стараюсь уничтожить взятки, сам же, как истый россиянин, не могу иногда не повзятничать. Что будешь делать? Гони природу в дверь, она влетит в окно! Итак, я и с тебя хочу теперь взять небольшую взяточку, состоящую в том, чтобы ты сейчас же всему этому обществу, то есть его высокопревосходительству, моему почтеннейшему тестю, которому очень хочется идти к Морфею[1205], и всем этим милым дамам, которые Морфею предпочитают Ганимеда[1206], рассказал бы, да только во всех подробностях, историю сегодняшнего дня, местом действия которой был двор Михайловского дворца, а действующими лицами: его императорское высочество, начальник Гвардейского корпуса, ты и товарищ твой, немецкая Амальхин или Каролинхин в вицмундире Министерства финансов. И за сим прошу начинать этот рассказ непременно, однако не умолчав о той причине, которая привела вероломного русского с любострастным немчиком на двор Михайловского дворца.

Я в то время уже больше трех лет бывал у Дмитрия Гавриловича по воскресеньям, а потому знал все подробности его неофициальной и интимной характеристики и вследствие-то этого знания, нисколько не сконфузясь, а только краснея под действием наведенных на меня дамами лорнетов, рассказал все происшествие, изображая его в лицах со всевозможным комизмом и напирая в особенности на страх, выраженный мною перед его высочеством, относительно моего начальника. Все помирали со смеху; даже у старика Сергея Сергеевича сон прошел, и он, привлекши меня к себе и поцеловав, как ребенка, в голову, сказал:

– Ну спасибо, душечка, напотешил нас, напотешил!..

Тогда письмо было мне отдано с рекомендациею привезти письменный или изустный ответ Ильи Гавриловича, а письмо передать непременно самому Илье Гавриловичу. Десять минут или четверть часа спустя после этого приказание Дмитрия Гавриловича было в точности исполнено, при содействии быстроногого извозчичьего иноходца.

Илья Гаврилович, прочитав письмо брата своего, весело улыбнулся и, обратясь ко мне, сказал, что я могу передать его брату, Дмитрию Гавриловичу, что происшествие, о котором он в письме своем упоминает, не имело никаких неприятных последствий; но что все-таки, как только его высочество проснется, он ему доложит письмо Дмитрия Гавриловича, у которого вечером же надеется пить чай, и тогда обо всем расскажет ему во всех подробностях.

Впоследствии я узнал, что в день нашей встречи с его высочеством он за что-то сильно разгневался на разводе в Михайловском манеже, и этот гнев непременно отразился бы на всех окружающих великого князя, но мгновенная вспышка на нас все изменила, и наш страх, особенно страх, внушаемый особою Дмитрия Гавриловича; все это так показалось комичным его высочеству, что он во весь обед был необыкновенно весел и забыл о причине своего неудовольствия на разводе поутру.