Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Тогда Карл Иваныч был чиновник-педант, наблюдавший даже за минутами службы и распекавший чиновников, если они против его огромных геликотовских золотых часов опаздывали хоть на полминуты. С Васильевского острова он всегда ездил в собственном экипаже, зимою в санях полуторных, а летом в дрожках-эгоистках[1211]; всегда, сколько я помню, Карл Иваныч имел все ту же пару коней: гнедую превысокую в корне и белую пристяжную на отлете с подвязною гривою, падавшею до земли или разлетавшеюся по ветру. В ту секунду, как било девять часов и на Зимнем дворце, насупротив, через площадь, здания департамента, и в залах департамента, входил Карл Иваныч в отделение, торжественно и гордо раскланиваясь в ответ на поклоны чиновников, шумевших стульями при появлении начальника. При этом стоило обратить внимание на походку Карла Иваныча, быструю, но какую-то странную, словно без сгибания ног. При всей этой аккуратности единственный раз, что Карл Иваныч не приехал вовсе в департамент, был тот, когда скончалась на его руках страстно любимая им мать. Непоявление Карла Иваныча в департаменте было эпохой в летописях второго отделения, имевшего своих Геродотов и Тацитов между молодыми чиновниками, любившими пошкольничать и позубоскалить. Из числа этих молодых чиновников были такие, которые довольно удачно пописывали не только прозой, но подчас и стихами и печатали их в тогдашних журнальцах и преимущественно в альманахах. Один из этих департаментских поэтов, некто Сперанский (вовсе, впрочем, не родственник знаменитого своего однофамильца графа Михаила Михайловича), природный симбирский дворянин, как-то впоследствии стушевался и исчез совершенно. Другой был барон Федор Федорович Корф, брат известного барона Юлия Федоровича и баронессы Корф, супруги нынешнего члена Государственного совета барона Модеста Андреевича. Барон Федор Федорович давно уже умер; но имя его более или менее осталось в литературе и в каталогах Смирдина, Глазунова и Базунова[1212], где, между прочим, значится его книга «Поездка в Персию». Барон Федор Федорович до поступления помощником столоначальника, младшим (тогда в некоторых департаментах до сокращения штатов были младшие помощники столоначальников, независимо от старших, и в каждом столе полагались один старший и два младших помощника), служил прапорщиком в Преображенском полку, куда поступил из камер-пажей, из чего видно, что он имел довольно блестящее светское воспитание. Как он, так и Сперанский писали стихи довольно гладкие, которые наподхват печатались в тогдашних альманахах, носивших название «Альцион», «Бабочек», «Ураний»[1213] и пр. Карл Иваныч знал об этом и нападал нередко на молодых поэтов, упрекая их этими «пустыми рифмоплетствами», как он говаривал, особенно когда замечал малейшее упущение в делах, им порученных. Когда же который-нибудь из них хоть несколькими минутами опаздывал на службу, он восклицал, закидывая назад голову и дергая кверху галстух: «Что, небось упражняться изволили в воспевании какой-нибудь небесной красоты!» Столоначальники и остальные чиновники обыкновенно с восхищением ухмылялись, что, разумеется, раздражало юношей, имевших слабость думать, что они действительно не на шутку поэты и литераторы. Озлобление это у светского барона Корфа проявлялось язвительной улыбкой и словами сквозь зубы: «А, вам завидны наши небесные красотки, так как вы другого идеала, кроме истрепанной прачки, не имеете»; но более резкий Сперанский раз на заметку Грошопфа: «Ну, что вы глядите? Верно, думаете о вашей нимфе или фее!..» отрезал: «Какие, Карл Иваныч, феи и нимфы, когда то и дело, что видишь перед собой орангутанга в вицмундире!» Карл Иваныч побагровел, но сдержал малейший порыв, а только подошел к подзеркальному столу, не утерпел, чтоб не взглянуть на свою особу в огромное зеркало, налил из графина стакан воды и выпил залпом.

К числу рельефнейших странностей Карла Иваныча принадлежала страсть его везде отыскивать и исправлять грамматические ошибки, и при этих поправках он ставил множество запятых, из которых нельзя сказать, чтобы все были у места. Когда же кто-нибудь дозволял себе входить с Карлом Иванычем в маленький грамматический диспут и ссылался на авторитет Греча или Востокова[1214], тогда бледное, изрытое оспою лицо Карла Иваныча делалось сине-багровым, белесоватые глаза расширялись и готовы были выскочить из своих орбит, голос дрожал, на губы набегала пена, и он восклицал: «Что вы пристаете ко мне с вашими Гречем и Востоковым? Я сам себе Греч и Востоков!» Страсть к поправкам доходила у Карла Иваныча до того, что он, читая какую-нибудь даже входящую бумагу, непременно исчерчивал ее карандашом, ставя запятые там, где их, как ему казалось, было мало, и уничтожая деепричастия, заменяемые им наречиями.