Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Мне казалось в эти мгновения, что я все это вижу и слышу не наяву, как оно было, а под влиянием какого-то волшебного гашиша, и уж решительно не помню, какими судьбами рука какого-то весело и сладко улыбавшегося золотого камергера[1319] быстро схватила мою правую руку, соединив ее под локоток с ручкою одной какой-то далеко не молодой дамы или девицы с орденскими лентами и двумя золотыми шифрами на груди. Дама или девица эта повлекла меня к тому месту, против которого стоял мой визави со своею дамою, пропустившие первую фигуру, за долгим моим замедлением. Оказалось, что мне тогда велено дать в дамы одну из дежурных в этот день фрейлин, не отличавшуюся ни первою молодостью, ни красотою, но, по-видимому, довольно начитанную, которая в качестве старой девы не прочь была усладить себя разговором с юношей, каким я и точно еще тогда был, а еще более каким казался. Дама эта в блестящем бархатном придворном наряде оказалась фрейлина Шишкина, носившая как институтский (времен императрицы Марии Федоровны), так и фрейлинский шифры[1320] с орденскими бантами на груди. Эта госпожа Шишкина принадлежала к несносному легиону «синих чулков», и имя ее несколько раз проявлялось в тогдашней литературе, особенно в «Библиотеке для чтения»[1321], где Брамбеус двулично хвалил ее, всегда издеваясь ловко исподтишка. Разговор наш не вязался, тем более что моя дама вздумала мне толковать о дурном (по ее мнению) направлении романтизма, что уже изрядно оскомину тогда набило и в журналах, и в гостиных. В последней фигуре, которую в те времена танцовали с галопом, переменяя дам на лету, моя новая партнерка на быстром галопировании спросила обо мне Синицына, знакомого ей еще мальчиком по Воронежу, откуда она была родом. Синицын, по-видимому, желая пошкольничать, что с ним иногда случалось, как бы в отместку на те шутки, каким сам подвергался в школе от Лермонтова, наврал ей что-то обо мне, и она потом, раскланиваясь и прощаясь со мною, когда я ее отвел к тому месту около царской ложи, где было ее кресло, выразила мне удовольствие по поводу того, что танцовала эту кадриль с таким блестящим поэтом, хотя еще только начинающим, но носящим такую многозначительную поэтическую фамилию, напоминающую ночное светило, это солнце поэтов. Я терялся в догадках и никак не мог в толк взять, что бы в моей татарской фамилии могло быть что-либо общее с Луною. Я готов был спросить эту декорированную с орденскими лентами и не первой молодости даму, уж, чего доброго, не знает ли она по-татарски и не находит ли в словах, составляющих мою фамилию, таких, какие напоминают Луну, что тем более возможным мне казалось, потому что в гербе нашем есть мусульманская Луна, долу обращенная. Как бы то ни было, но вот меня, не умевшего никогда ни одного стиха написать мало-мальски путно, эта дама настойчиво пожаловала в замечательные поэты, как я узнал впоследствии, благодаря фантазии, посетившей доброго Синицына, сказать ей, будто псевдоним Трилунный, принадлежавший одному господину, кажется, ежели не ошибаюсь, Струйскому, есть моя настоящая фамилия.