Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Вдруг толпа, окружавшая нас, или, скорее, осаждавшая, потому что толпа эта стояла впереди нас, быстро расступилась перед прохаживающеюся со своею свитою по залам императрицею Александрою Федоровною, обозревавшею в лорнет все общество и останавливавшею свое внимание на личиках замечательно хорошеньких и отличавшихся не столько правильностью черт, сколько игривою живостью физиономии с умными, веселыми, смеющимися глазами. Достойно внимания, что лица, отличавшиеся красотою вполне правильною, так называемою классическою, меньше обращали на себя внимание ее величества, этой тонкой ценительницы всего изящного, соединенного с грациозностью и оживленностью. Снисходительность императрицы к обществу Петербургского дворянского собрания доходила до того, что она не дозволяла, чтобы при ее проходе по зале все вставали, а, напротив, хотела оставаться как бы незамеченною среди этого многочисленного общества, где простота и самая семейная патриархальность должны были проявляться во всем на том основании, что император Николай Павлович любил называть себя «первым русским дворянином», и я сам слышал несколько раз во время этих балов дворянского собрания, как государь своим громким гармоническим голосом высказывал то по-русски, то по-французски: «Мы здесь в своей дворянской семье.

Прошу всех быть как дома, без всяких отяготительных и излишних церемоний». Но когда кто-нибудь из членов августейшей фамилии удостаивал своим разговором и личным обращением какую-нибудь единичную личность, то, само собою разумеется, эта личность давала ответы стоя, чего требует самая элементарная азбука светских приличий. В это время моя полукузина казалась еще прелестнее как от некоторого естественного волнения, произведенного на нее сотнями внимательных глаз, устремленных к ней, так [и] от того еще, что окруженная случайно несколькими крайне не очаровательными физиономиями, красота ее еще ярче, как бы на темном и густом фоне, бросалась в глаза. Едва увидела ее императрица, как воскликнула: «Ah! la délicieuse enfant!»[1308], и мгновенно скромная, но умная и прелестная моя провинциалочка, в которой, однако, не было заметно и тени провинциализма, стояла перед императрицей, и императрица со свойственною ей живостью и скоростью в речах осыпала кузину мою градом вопросов, ласкала ее и даже приколола сама к груди ее лучшие цветы из собственного своего букета. Прелестная девушка, предмет такого высокого внимания, горевшая от застенчивости и восхищения, казалась еще прелестнее и раза три с детскою ласковостью поцеловала руку государыни, которая, узнав, что на днях эта красавица уезжает за границу, несколько раз повторила: «Ah! la délicieuse enfant! Ah! la gracieuse personne! Malheureusement elle nous quitte, elle s’envole comme une hirondelle qu’effraient nos frimas!»[1309] В это время император, бывший, как обыкновенно он являлся на парадных балах, чтобы не быть в чулках и башмаках, – в казачьей голубой форме Атаманского полка, подошел к группе, образовавшейся около нас. Императрица, указывая государю на молоденькую девушку, с которою, как вы знаете, читатель, я должен был танцовать вторую кадриль, сказала: «Nick, voyez donc quelle trouvaille je viens de faire»[1310]. Около государя было несколько человек свиты; но ближе всех рядом с ним стоял князь Василий Васильевич Долгоруков в своем на этот раз не обер-шталмейстерском, а общем губернском, шитом по красному воротнику, обшлагам и карманам темно-зеленом мундире с голубою андреевскою лентою через плечо[1311] и камергерским бриллиантовым ключом на голубом банте позади мундира.