Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Младшие дочери Греча, Сусанна и Александра Николаевны, были в описываемое время еще совершенными детьми, но постоянно участвовали в живых картинах по четвергам. О меньшом сыне, Николае, я уже говорил; а старший Алексей в то время, кончив курс в университете, служил в Министерстве иностранных дел под ведением тогдашнего редактора «Journal de St.-Pétersbourg», графа де Сансе. Впоследствии Алексей Николаевич Греч женился на сестре известного художника, рисовальщика и политипажиста Тимма, бывшей до того замужем за знаменитым Карлом Брюлловым[230]. Это случилось, разумеется, в позднейшее время. Алексей Николаевич Греч занимался также литературой и журналистикой, помогая в издании «Северной пчелы» отцу своему и Фаддею Булгарину. Были даже какие-то книжечки, им состряпанные и изданные, как, например, «Петербург в кармане» и пр.[231] Потом Алексей Греч, по настоянию врачей, в 1850 году был отправлен для радикального излечения его болезни, кажется, злейшей чахотки, на остров Мадеру, откуда, однако, уже не возвращался. Таким образом, все дочери пережили Н. И. Греча, а сыновей он лишился именно в то время, когда они могли бы быть ему истинными друзьями и помощниками в жизни. Первая жена Николая Ивановича – мать всего этого семейства, урожденная Мюссар, имела, как говорят близко знавшие ее, многие превосходные качества; но для нас всех, видевших ее мельком за столом в какой-то принужденной позе, с миною далеко не любезною, она не была никому особенно симпатична. Чета эта жила плохо, Греч давал частый повод к неудовольствиям своей Варваре Даниловне, упрекая ее в гарпагонстве[232], в незнании светских приличий и пр.

Еще в семействе Греча была одна замечательная особа, сестра Греча Катерина Ивановна, старая дева, во всей силе значения этого слова. Она имела на всех и на все в доме брата влияние. Не расположенная к Варваре Даниловне, которую она сумела устранить даже от воспитания детей и всякого с ними сближения, на брата своего Николая Ивановича она имела безграничное влияние и делала с ним все, что хотела. Особа эта отличалась замечательным умом и многосторонним образованием и, когда хотела, обворожительною любезностью, при всем том, что наружность ее была далеко не привлекательная: лицо красно-малиновое, как бы в огне, что французы называют couperosée[233], брови белые, как льняные полоски, над светло-серыми глазами, губы всегда изъеденные до ран, зубы черные и далеко не в комплекте, и за тем всегда с высочайшею прическою à la grecque[234] белесоватых волос, поддержанною огромною гребенкою, какие тогда уже начинали выходить из моды. Все приближенные к Гречу и почему-либо мало-мальски зависевшие от него, – движимые природным инстинктом искательства, – старались наперерыв всеми тяжкими приобрести себе доброе расположение Катерины Ивановны. Интимнейшими людьми в доме Греча были француз де Моннерон, датчанин Гасфельд и невшателец Рейф. Первый, monsieur de Monneron, объявлял себя бразильским консулом. Я, помню, видел даже как-то раз Моннерона в каком-то фантастическом статском мундире со множеством золотого шитья и со шпагою у бедра. Это было в 1830 году, в тот день или скорее в тот вечер, когда мадам Бельвиль-Ури, пианистка из порядочных, но далеко не из самых первоклассных, играла в зале Греча, прежде чем приступить к публичным концертам[235]. Помню, будто в сию минуту, как Моннерон со свойственною ему торжественною миною провел под руку госпожу Бельвиль-Ури к роялю и как она, разряженная в пух и прах, молодая дамочка, худенькая и, однако, миловидная, шла плавно и весело, пошевеливая головкою, покрытою облаком блонд[236], перевитых несколькими радугами колыхающихся и развевающихся лент.

Кстати здесь сказать, что не одна Бельвиль-Ури, впоследствии сблизившаяся с домом Греча, где почти жила, но все приезжавшие в Петербург артисты: певцы, музыканты, декламаторы, вантрилоки[237], фокусники и пр., даже такие артисты, как заговариватели змей и хозяин ученой собачки Мунито[238], непременно являлись в гостиную Греча и показывали здесь свое искусство – частично по воскресеньям, когда Греч был en famille[239], и публично по четвергам, когда залы Гречева дома наполнялись множеством гостей. Таким образом, мне пришлось слышать у Н. И. Греча лучших певцов и музыкантов и видеть фокусы, исполняемые без всякого почти приготовления знаменитыми Боско и Мольдуано, с которыми у Греча состязался иногда тогдашний издатель недоконченной «Панорамы Петербурга»[240] и очень хорошего «Журнала общеполезных сведений»[241], приобретший себе такую многообразную известность, Александр Павлович Башуцкий, человек в высшей степени приятный и интересный. Они, я помню, неоднократно спорили между собою и старались подметить один у другого каждую мало-мальски не вполне ловкую работу фокуса. Этот необыкновенный поединок между каким-нибудь действительным штукмейстером и камергером двора его величества был полон занимательностей. Конечно, это делалось шутки ради и в совершеннейшей интимности.