Воспоминания петербургского старожила. Том 1

III

В первое же воскресенье за обедом у Дмитрия Гавриловича Бибикова моя история со стихотворениями и посвящениями графа Хвостова была рассказана мною очень комично и сделала у Бибиковых такой фурор, что на другой же день пересказана была графу и графине Канкриным, равно как графу и графине Бенкендорф. Хохоту было много. Я же расписал эту историю, comme un fait du jour[419], моему редактору-издателю Charles de St.-Julien, который из этого материала состряпал в довольно бойких стихах комичную балладу-легенду, где под именем comte De-la-Queue[420] (т. е. граф Хвостов) изобразил чудака-стихоплета со всеми его странностями и смешными замашками и увлечениями, фабулой же драмы было вышеозначенное происшествие с тетрадью in quarto и с собственноручным посвящением, а место действия перенесено было в какое-то захолустье Франции.

Стихотворение M-r Сен-Жюльена, прочитанное во всех салонах, очень разогорчило доброго и неглупого, но страстно влюбленного в свои стихотворения графа Дмитрия Ивановича Хвостова. Он непременно хотел как-нибудь наказать юношу за шутку над ним, шутку столь публичную и так ядовито его задевшую, хотя, правду сказать, в стихотворении M-r Сен-Жюльена я был вовсе не повинен. Графиня, при всей доброте своей, гневалась на основателя этой шутки, т. е. на меня, потому что monsieur St.-Julien считался, по ее мнению, только моим оружием, и говорила, что надобно придумать мальчишке строгое и памятное наказание. В это время как нарочно приехал к графу Александр Федорович Воейков, который частенько в ту пору посещал графа, так как это было осенью пред подпиской на периодические издания, а граф брал ежегодно на свой счет по сотне экземпляров воейковских изданий, с тем, однако, условием, чтобы в следующем году было непременно напечатано в журналах Воейкова хоть одно стихотворение графа Дмитрия Ивановича. Граф, а больше всего графиня рассказали Воейкову всю историю моего проступка и предъявили ему злосчастное стихотворение о malheureux cracheur de méchants vers comte De-la-Queue[421]. Воейков прежде всего хотел написать против меня ругательную статью или поместить мою персону в свой «Дом сумасшедших». Однако первое он нашел не вполне достигающим цели, а второе признал чересчур почетным для меня, по крайней молодости моих лет.

Затем решено было в общем комитете пригласить меня в имеющее быть у графа на днях вечернее литературное собрание, где будут читать свои прелестные (для них) произведения, под председательством самого хозяина-амфитриона, такие «знаменитые» пииты и прозаики, как Владимир Иванович Панаев, автор сладко-снотворных элегий; Лобанов, переводчик Расиновой трагедии «Федра»[422]; он, Воейков, переводчик Вергилия и Делиля[423]; Огинский, переводчик какой-то древней истории Гольдсмидта[424]; Борис Михайлович Федоров, автор романа «Князь Курбский»[425] и бесчисленного множества детских и не детских стихотворений; Вильгельм Иванович Карлгоф, автор военных воспоминаний того, чего не видал, сидя в штабе[426], и тоже стихотвор; Александр Николаевич Глебов, творец сладеньких стишков; барон Егор Федорович Розен, стихотвор и прозаик; Андрей Иванович Подолинский, богатый малороссийский помещик и автор многих стишков в альманахах и пр. и пр. И посреди-то этого сонма «знаменитых» писателей решено было посадить меня на скамью подсудимых, а Воейкову предоставить быть моим и обвинителем-прокурором, и судьей, и, наконец, экзекутором-палачом. Воейков сам назначил себе все эти роли и радовался, что он среди этого блистательного общества жестоко отмстит мне своим, как он выражался, «оборваньем» за все мои анонимные заметки в «Северном Меркурии» о всех тех географических и исторических промахах, какими были постоянно наполнены его издания «Русский инвалид», «Славянин» и «Литературные прибавления к Русскому инвалиду»[427][428].