Воспоминания петербургского старожила. Том 1

– А вот, – вскрикнул опять Якубович, всегда богатый новостями, – а вот не угодно ли взглянуть в сегодняшний нумер «Литературной газеты» почтеннейшего Ореста Михайловича Сомова, который остался в одиночестве за горестною смертью барона Дельвига. Изволите видеть, господин издатель «Телеграфа» объявил, со свойственною ему скромностью, что журнал его и впредь хуже не будет. На это «Молва» ему заметила, что господин издатель «Телеграфа» невозможного сделать не может. «А мы, – говорит Сомов, – со своей стороны, заметим „Молве“, что шутка ее остроумна, но не совсем справедлива: издатель „Телеграфа“ первым нумером своего журнала на нынешний год доказал, что для него невозможное возможно»[569].

Почти общий хохот со знаками сильного одобрения принял эту довольно ловкую шутку.

– В pendant[570] к этому, – объяснил Воейков, – и у меня к следующему нумеру приготовлена хорошенькая вещица в своем роде, при содействии самого же почтеннейшего Николая Алексеевича.

Глебов и купеческий сынок, con amore[571] секретарствовавшие Воейкову, тотчас бросились к его портфелю в кабинете, и один из них подал ему заблаговременно подготовленную статью, которую по просьбе Воейкова и прочел вслух:

«Слово правды. Г. Полевой, подправя по-своему несколько стихов Пушкина, читает их задом наперед и находит в них смысл (что весьма забавляет г. Полевого)[572]. Можно сей опыт повторить и над другими поэтами. Возьмем, например, известную строфу Державина:

Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость:
Не столько нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен;
Желанием честей размучен,
Зовет, я слышу, славы шум[573]

.

Красоту всей строфы составляет именно порядок, в котором изливаются сии сладкозвучные стихи. Прочтя их же снизу вверх, смысл в них останется, хотя, конечно, прелесть их исчезнет. Пытались мы читать „Историю русского народа“[574]: сверху вниз, снизу вверх, справа налево, слева направо, крест-накрест, через строку – а смысла все не находили»[575].

– Ха! ха! ха! – хохотало почти все общество.

Когда прекратился смех, то выступил г. Пасынков с нумером того дня «Литературной газеты» и прочел следующее: «„Северная пчела“, при виде множества новых журналов, являющихся словно грибы, осерчала на это изобилие периодических изданий и возгласила: „И теперь, когда российской литературе угрожает бедствие от множества журналов и устрашает истинных литераторов, как весть о саранче, „Северная пчела“ торжественно объявляет, что она не намерена заграждать пути ни одному журналу, не станет спорить ни с одним из них и предоставляет каждому жить, чахнуть и умереть свободно“». К этому «Литературная газета» делает заметку: «Это похоже на объявление князька какого-то мелкого негритянского племени, который, окончив свой обед, велит своему глашатаю кричать: Абул-Фатит-Гругру пообедал; теперь все другие государи могут обедать»[576]. И это тотчас назначено было в ближайший нумер. Так-то составлялась газета без особенных хлопот и вполне патриархально. Чего же не хватало иногда, то очень просто дополнялось чрез вынимание то сотни стихов, то нескольких страниц прозы из книг, альманахов и журналов с именами знаменитых авторов. Что может быть легче и проще этого? Впоследствии Сенковский таким манером перепечатывал в «Библиотеке для чтения» иногда целые книги, а статьи сплошь и рядом. Но всего забавнее, что и за эти перепечатки чужого добра Сенковский брал с благодушного Смирдина, верившего в него словно в Евангелие, крупную полистную плату, какая была введена у нас не ранее как по появлении «Библиотеки для чтения».

По случаю выхода «Северной пчелы», которую коробило появление новых журналов и газет, Воейков, который в глубине души сам разделял мнение «Пчелы», сказал, pour faire bonne mine au mauvais jeu[577], думая замаскироваться благонамеренностию:

– А вот я не таков и постоянно повторяю себе драгоценные слова князя Петра Андреевича Вяземского:

Дай Бог нам более журналов:
Плодят читателей они.
Где есть поветрие на чтенье,
Там в уважении перо,
Где грамота, там просвещенье,
Где просвещенье – там добро!..[578]