Воспоминания петербургского старожила. Том 2

Но как ни лестно было Ивану Петровичу Песоцкому, что Фаддей Венедиктович, этот, по его убеждению, корифей литературы, честит его человеком солидно образованным, он все-таки нюхом и смекалкою русского купца-кулака обонял и предвидел издалека беду своему детищу, любезному «Эконому», успех которого привлек еще новую напасть – конкуренцию, и конкуренцию опасную: г. Краевский, сам ли, при посредстве ли других, приобрел тогда «Литературную газету», витавшую после Дельвига и Сомова между небом и землею[252], и уже пустил о ней предварительную устную молву, а потом одно из тех объявлений, на которые, известное дело, он великий мастак, что твой Барнум!.. В этом еще не печатном, а слухом распространенном сильно объявлении говорилось, между прочим, что «Литературная газета», кроме беллетристики и этнографии со множеством рисунков на дереве, кроме массы популяризированных статей научного содержания, вмещать в себе будет целый курс кулинарного искусства, сочиненный по Карему и лично проверенный в своем хозяйстве и в большом свете доктором гастрономии Пуфом[253]. Под рукой же было распущено везде, что (как оно и точно было) доктор Пуф – это не кто иной, как князь В. Ф. Одоевский, пытавшийся, известное дело, на своем веку хвататься за все на свете, начиная с метафизики, сведенборгизма и трансцендентальной философии до законов поваренного искусства, от Канта и Шеллинга до Карема включительно[254]. Таким образом, предварительное устное объявление «Литературной газеты» с целым легионом что ни было тогда громких русских имен в литературе, науках, художествах, промышленности, торговле, мануфактуристике и пр. заставило сильно призадуматься Песоцкого. Он решительно и настоятельно стал просить Фаддея Венедиктовича переменить легко-игривый, насмешливо-наставительный тон журнала на более солидный с опирательством на серьезную практику, в которой все в России нуждаются больше, чем в теории; а также и всенепременно не предлагать русским людям черничного супа и черносливного салата. Булгарин на этот раз, с высоты своего величия, внял гласу вопиющего камрада и, заменив черничный суп и черносливный салат зразами, флячками, паньским борщом, холодником, раковником и всевозможными жирными и сдобными лигуминами[255], вместе с тем резко изменил и тон своих серьезных статей, печатая без церемонии целиком переводы отвергнутых конференциею[256] Дерптского университета политико-экономических и агрономических ученических трактатов. Результат, однако, был тот, что подписчикам после тяжелых зраз и флячек было не по себе как-то, а переводы неудавшихся дерптских агрономических трактатов, приходившихся Булгарину даровщиною, ввергали читателей в несвоевременный денной сон, лишавший их сна ночного, сна, который, по мнению всех ученых в свете, считается самым естественным и здоровым. Опять беда! Подписчики недовольны и флячками, расстроившими их желудки, и учеными трактатами, заставляющими их бодрствовать в назначенный самою матерью-природой для сна час ночной тишины.

Наконец, однако, дело приняло такой оборот, что, как ни был упрям Булгарин и как ни идолопоклонствовал он пред своими убеждениями, нельзя было ему не склониться на доводы Песоцкого, теперь более чем когда-либо хватавшегося за свой карман. Доводы эти состояли, главное, в том, что крайне необходимо ввести в журнал элемент чисто практический, напечатав немедленно ряд хозяйственных статей чисто русского закала с различными русскими даже простонародными заметками, с верными расчетами, основанными на полном знании дела и совершенно правильных соображениях, берущих начало не из немецких и английских, даже не из польских книг о европейском хозяйстве, а из русского, самого что ни на есть настоящего русского быта, с применением, однако, всего этого к тем современным общеевропейским усовершенствованиям, какие выработаны уже многолетним опытом.