Воспоминания петербургского старожила. Том 2

Решившись придать своему журналу практическое направление, Песоцкий для приведения этой программы в исполнение кидался и туда и сюда и, наконец, остановился исключительно на моих статьях, напечатанных, как я прежде сказал, с моим полным именем и даже с тогдашним моим званием в «Земледельческой газете», в «Журнале коннозаводства и охоты» и в «Отечественных записках» (где, кроме того, печатался тогда с большими похвалами от редакции ряд отрывков из одного обширного моего труда, «Опыт терминологического словаря сельского хозяйства»)[257][258]. Иван Петрович советовался со многими людьми, к которым питал доверие, между прочим с Н. И. Гречем, и, видя [не]готовность Булгарина ввести в журнал статьи, сколь возможно более соответствующие настоятельным требованиям публики, решительно и категорически объяснился со своим сотоварищем, говоря, что или надо прекратить издание «Эконома», или приобресть во что бы то ни стало сотрудничество, и сотрудничество полное, Удельного земледельческого училища. Под этим обобщением он понимал мое личное сотрудничество, при том содействии, какое мне всегда оказывал директор училища своими чисто практическими указаниями и сообщениями, приобретаемыми им постоянно во время его ежегодных поездок по России, инспектируя образцовое хозяйство учебных усадеб, рассеянных по всей России. Не ведаю, много или мало стоило труда Песоцкому преодолеть в Булгарине его личное нерасположение ко мне, знаю лишь то, что в половине августа последнего года моей службы в училище[259], – когда, как это случалось три осени сряду, с первых чисел августа по первые числа ноября я заведовал училищем за отсутствием директора, всегда один без всякого помощника, – в одно действительно прелестное утро, когда я только что возвратился из дальнего поля, куда ездил верхом и потом, по обыкновению, обошел все училищные заведения и осмотрел спешно производившиеся постройки, преимущественно новых образцовых изб, число каких тогда так росло ежегодно, вдруг мне объявили, что из Петербурга в ямской коляске-фаэтоне приехал гость, дожидающийся на большом училищном дворе и велевший отдать мне карточку со своею фамилией. Глядь – «Иван Петрович Песоцкий». Признаюсь, я немало изумился этому посещению, потому что я с почтеннейшим Иваном Петровичем никакого знакомства никогда не водил и положительно ничего с ним общего никогда не имел.

– Ежели этому господину угодно осмотреть заведение, то назначь к нему провожатым того из воспитанников, чья для этого сегодня очередь, – сказал я дежурному сотскому, отдавшему мне карточку.

– Они говорят, – объяснял сотский, – что заведения осматривать не желают теперь, а хотят видеться с вашим высокородием.

– Проси и проводи сюда, – сказал я сотскому, правда, довольно неохотно, так как я только что сел за мой утренний завтрак и имел еще много дела впереди.

Опираясь поневоле на крепкую бамбуковую тросточку, явился колченогий, небольшого роста, коренастый, широкогрудый господинчик в очках, с длинными закрученными усами, с каштановыми завитыми волосами. Он имел добрую, пучеглазую, недоумелую, расплывшуюся физиономию и одет был довольно шикозно, но вместе с тем и довольно безвкусно.