Воспоминания петербургского старожила. Том 2

– Теперь вы наш, и мы вас завербовываем, – восклицал расходившийся Песец. – Булгарин в восхищении от приобретенных мною у вас статей ваших бывших подчиненных. Конечно, слог топорный, ме се не рьян[267]: у нас на то редактор-чистильщик! Да упивается только, шельма Фаддей, крепко, и того смотри, что эн бо матен прихлопнет его, безшеего черта, кондрашка. На всякий случай мне не мешает подумать о редакторе, который заменить бы мог родителя Выжигиных в случае его последней в жизни фарсы. А штукарь! Честное слово, штукарь! Вчера это были мы с ним, с Кукольником и со всею честной нашей компанией у Матвея Дмитриевича Ольхина на крестинах. Господи Боже мой! Шампанского одного Фаддей чуть не ушат выпил и почти всю джонку опустошил; а потом сегодня поутру, уж часу так в восьмом, послал это в Милютины[268] за устрицами да за белою померанцовкой – ради опохмеления. И как рукой сняло! Молодец молодцем сегодня! Застал давеча за работой: строчит, строчит!..

– Ну, – сказал я смеясь, – ежели в условие сотрудничества по «Эконому» входит то, чтобы водить пьяную со всеми вами, господа, компанию, то уж, извините, я ни под каким видом сотрудником вашим не буду.

– Нет, нет, – вскрикивал Песоцкий, – как можно? Это только «наша» беспардонная компания так время проводит, да и то ведь не всегда, а так кельке фуа[269]. Но вы теперь в нескольких саженях от моего жилья. Сделайте одолжение, не оставьте, посетите мою хату.

Я исполнил желание Песца, который в то время был холостяком, т. е. еще не учинил нелепости обракосочетаться на хорошенькой брюнеточке-парижанке, mademoiselle Aubain[270], которая со своей стороны также неразумно поступила, вышедши за него замуж, потому что они были вовсе не пара по сотне причин. Он в эту пору моей с ним встречи занимал огромную меблированную комнату в доме Кушинникова в Малой Морской, нанимая ее от некой шведки-француженки мадам Жонсон.

Не буду на этот раз рассказывать подробно о житье-бытье Ивана Петровича и о том, с какими забавными личностями различных национальностей я тут встретился. Скажу только, что в эту пору достопочтеннейший этот «эдитор»[271], как он сам себя любил величать, и rentier[272], как он обыкновенно к этому титлу прибавлял, начинал заниматься идеею издания «Эрмитажной картинной галереи»[273] да еще «Живописной галереи отечественной войны»[274], и потому обширная комната его, четырьмя окнами обращенная на Малую Морскую, как известно, одну из кипучих жил нашей столицы, разделенная великолепными (полинялыми) портьерами на три апартамента, была сценой, на которой разыгрывалось много забавных французско-русских комедий, о чем надеюсь порассказать впоследствии, в другой какой-нибудь статье[275]. Теперь же скажу только, что, просидев с три четверти часа у Песоцкого, я оставил его, дав ему слово, по получении от него письменного уведомления о том, когда именно можно видеть Ф. В. Булгарина у него, я сделаю первый визит Булгарину, как того требовали приличия от человека, приехавшего из-за города в оседлую петербургскую жизнь.

В то время я поселился в Петербурге в том же доме Андреева, где квартировали мои мать и сестра, в далекой, но здоровой части города близ Смольного. Этот дом принадлежит в настоящее время больнице Св. Ольги. Здесь у меня был отдельный апартамент с приемной, кабинетом и спальней, снабженный прекрасными шведскими каминами-печами. Мои семьянки постарались устроить мое новое жилье как нельзя комфортнее и удобнее, чего вполне и достигли. Сюда-то явился ко мне на другой или третий день после моего посещения Песоцкий, приглашая меня ехать с ним к Фаддею Венедиктовичу, который нетерпеливо ожидает меня, приняв у себя все меры, чтобы никто его не беспокоил посещениями во время моего «делового» визита. Лихач Песоцкого, привезший его, ожидал у подъезда в полуторных санях с медвежьей полостью, и мы с Иваном Петровичем полетели на Невский проспект, где около тогдашней Шестилавочной, а нынешней Надеждинской, в доме купца Меняева[276] в третьем этаже Булгарин занимал обширную семейную квартиру с кабинетом, состоявшим из трех комнат[277]. Внимательный хозяин, увидевший нас из окна, сам явился в передней, и прежде чем его прислуга успела освободить меня от моей шубы, он бросился обнимать меня, осыпая поцелуями мои плечи, покрытые в эту минуту енотовым мехом.

– Гость в доме – Бог в доме, говорят «наши» братья западные славяне, – восклицал Булгарин, – а такой дорогой и давным-давно желанный гость – просто благословение Господне, почему прежде на радости я должен добре выпить, кстати же сейчас только мне от Рауля привезли лафит, какого, говорят, и сам его тезка (Лафитт) едва ли когда пить удостаивался.

В первой же после передней комнате, в сторонке между окнами, глазам моим представился небольшой круглый стол, сервированный для завтрака на три куверта[278], ежели не роскошно, то по всем правилам искусства.