Воспоминания петербургского старожила. Том 2

Когда я остался один, так как Лизавета Васильевна скрылась за ковровой портьерой, где был ее письменный стол, я стал более или менее лениво рассматривать все эти нумера «Библиотеки для чтения», «Отечественных записок», «Современника», «Москвитянина», «Литературной газеты», «Северной пчелы» и «Петербургских ведомостей», издававшихся тогда, кажется, под редакциею А. Н. Очкина[467]. Перелистывая все это, я невольно подумал о том, что крайне невзрачный, страшно рябой, желтолицый, с негритянскими широкими губами и с приплюснутым носом Брамбеус, при этом не отличавшийся щегольством туалета, а носивший неизменно черт знает какого фасона и каких неслыханных цветов фраки, жилеты и панталоны, мог производить такое впечатление на женщин. Конечно, милая и добрая личность, прикрывающаяся псевдонимом Фан-Дима, восхищается этим сатирообразным джентльменом вовсе не потому, что она женщина, а потому, что она «синий чулок», и притом же «синий чулок» чисто российского закала. Мне припомнились слова той chère Adèle, о которой сейчас упомянула Лизавета Васильевна, т. е. жены Сенковского (урожденная баронесса Раль), которую я как-то раз видел, кажется, или у А. Н. Очкина, или у П. А. Корсакова, или даже у моей хорошей знакомой, г-жи Ламе. Она при мне высказывала по-французски, как многие дамы с начала тридцатых годов, увлеченные славою Брамбеуса, не давали ему покоя и атаковали его[468]. «Я вовсе не ревнива, право, – говорила она, однако слегка бледнея и голосом, в котором звучали слезы, – но я ревнива к спокойствию и здоровью моего гениального мужа, а восхищения и боготворения некоторых из синих чулков Петербурга доходят до нелепости, отнимая у него драгоценнейшее его достояние, время, минуты отдыха в беседе со мною. Учтивый и вежливый до мозга костей Жозеф не знает отказа на эти назойливости, и за обедами и ужинами этих тщеславных дамочек, хвастающихся тем, что барон Брамбеус их друг, он тратит много времени, покоя и здоровья. Нынче Жозеф поглощен одною мыслью, одною идеею: это – своим клавиоркестром[469], наполняющим всю его жизнь, и потому он не так часто отдается этим сиренам с литературною подкладкою, но со всем тем одна из этих чудачек, называющая себя моим другом, под предлогом затеи какого-то журнала успевает-таки от времени до времени увлекать Жозефа в свой очарованный круг, из которого он возвращается всегда с мигренями».

В 1859 году, лет 15 после того, что я слышал эту тираду в 1843 или в 1844 году из уст госпожи Сенковской, это яблоко раздора между ею и всеми «синими чулками» столицы, очаровательный ее Жозеф, великий некогда барон Брамбеус, лежал в холодной могиле, а вдова его, эта «милая Адель», издала очень приятно написанную ею книгу под названием «Осип Иванович Сенковский (биография, написанная его женою)»[470]. Когда я в шестидесятых годах читал эту восторженную супружескую апофеозу барона Брамбеуса, в которой излишек и пересол расхваливания не оправдываются даже супружескою нежностью, мне хотелось найти именно эти чувства и эти мнения, некогда мною слышанные от автора-панегириста; но я тут не встретил прямого указания на личность, скрывавшуюся когда-то под псевдонимом Фан-Дима и жившую тогда безвыездно в Париже со своим Николаем Николаевичем en bons bourgeois[471] чуть ли не в Quartier latin[472], а только прочел в главе под названием: «Таинственный барон и любознательные женщины» (стр. 111) следующее: