Воспоминания петербургского старожила. Том 2

– История, однако, – заметил Т-в, – представляет нам бесчисленное множество примеров, что люди громадного ума приобретали редкие вещи, ценные только знаменитостью тех, кому вещи эти принадлежали, за баснословные суммы. Так, например, римский сенатор Марий Аннол заплатил 300 000 сестерций, т. е. 7500 рублей на нынешние наши деньги, за стол из лимонного дерева, принадлежавший Цицерону. По завоевании Средней Азии Катону поднесено было пурпуровое платье, которого он никогда не дозволял себе носить. Нерон купил это платье за сумму, равную нашим 42 000 рублям. Один философ из секты циников[485], Перцирин Протей, на олимпийских играх сжег себя живого в полном великолепии одежды в 150 году до нашей эры для того только, чтобы об нем говорили. Впрочем, он не совсем достиг своей цели; но один из его почитателей заплатил сумму, равную 1200 рублей, за палку, которая служила этому чудодею тростью во время его прогулок. Кресло из слоновой кости, поднесенное жителями Любека Густаву Вазе, сделалось собственностью одного шведа, Шинкеля, заплатившего лет за пять пред сим 58 000 флоринов за эту драгоценную историческую и художественную редкость. Знаменитому музыканту Гретри предлагали 1500 франков, т. е. 375 рублей, за дрянной барометр, принадлежавший Ж. Ж. Руссо; ему также давали 300 франков за небольшой столик без ножки, обломанный и грязный, на котором была написана «Новая Элоиза». Шведский полковник Розен сохранил мундир, в котором был Карл XII в сражении под Полтавою; мундир этот был куплен в Эдинбурге за 22 000 фунтов стерлингов (т. е. за 154 000 рублей серебром). В 1716 году лорд Шефтсбюри заплатил 700 фунтов стерлингов за зуб Ньютона…

– Но, – перебил Т-ва Николай Николаевич Кологривов, страстный собиратель этого рода анекдотов и чудес, – но неделю спустя после этого в Лондоне можно было купить 600 или 800 таких зубов, равномерно принадлежавших Ньютону и столь же древних. Это плоды коммерческой спекуляции, которая также размножила до нескольких десятков тысяч то простое гусиное перо, каким император Наполеон подписал в Фонтенбло свое знаменитое отречение.

– Ты кончил? – спросил Т – в.

– Кончил, – отвечал Николай Николаевич, атакуя изящный венский пастетец и кладя кусок на свою тарелку.

– Ну так я буду продолжать, – сказал Т-в. – Когда останки Абеляра и Элоизы, книга о которых в отвратительном русском переводе куплена сегодня Иваном Ермолаевичем, были перенесены в монастырь августинов, один англичанин предлагал, как уверяет ученый археолог французский Александр Ленуар, 10 000 франков за один зуб Элоизы. Но череп Декарта был куплен почти за бесценок в Стокгольме – за 1000 франков. За палку Вольтера заплачено 500 франков, а другие говорят, что за нее было дано 2400 франков. Парик Стерна куплен за 200 гиней, или за 1250 рублей, за другой парик, принадлежавший знаменитому философу Канту, дано было 200 франков, т. е. не более 50 рублей. Зять Вальтера Скотта купил в 1825 году за 405 гиней, или за 3000 рублей серебром, оба пера, которыми подписан был амьенский договор[486], и очень был счастлив, что они ему так дешево достались. За медные часы, принадлежавшие творцу «Эмиля»[487], заплачено 500 франков, за один из его кафтанов 950 франков. По смерти Гретри Николо [Паганини?] заплатил за шпинет[488], стоивший не более 6–5 франков, 400 франков. Буальдьё дал 128 франков за небольшой реестр долгов Гретри; маленький его стол эбенового дерева куплен был за 120 франков. Доктор Делакруа дал за шляпу Наполеона, бывшую на нем в сражении при Эйлау, около 2000 франков…

Когда Николай Гаврилович кончил свою номенклатуру, то почтеннейший хозяин дома, победительно управясь с пастетцом и прихлебывая из громадной фарфоровой кружки ароматный чай, воскликнул:

– Э, брат Т-в (они, как я уже сказал, кажется, с ним были на «ты» по правам полкового некогда товарищества), да ты все это взял из страницы одного петербургского журнала, где все это было напечатано года за три пред сим.

– Ай да каков Николай Николаевич, – насмешливо улыбнулся Струков. – Смотрите, пожалуйста, вот что значит супружество с женщиною-литератором! Он, ничего не читавший, кроме Пиго-Лебрена, Поль де Кока, да Рикара и песенок Беранже, вместе с десятком французских водевилей, ограничивая этим весь репертуар своих литературных знаний, запоминает теперь даже мелкие статьи в русских журналах, печатаемые там в виде балласта, вероятно, в «смеси» или где-нибудь на заднем дворе нумера. Где же, Николай Николаевич, позвольте узнать, это было напечатано?