Воспоминания розы

Метерлинк предложил ему выпить и даже спустился в подвал за бутылкой выдержанного коньяка. Тонио рассказывал ему о своей жизни, о всякой всячине. Как сейчас я вижу их посреди мраморной залы во дворце Орламонд. Тонио красив, как римский патриций. Почти два метра ростом и при этом легкий, как птица. Он поднимает огромный хрустальный бокал и весело пьет, рассуждая о качестве бумаги, книгах, так как книга из веленевой бумаги только что упала на пол. Старый коньяк подогревает разговор. Тонио покорил, даже очаровал Метерлинка. Я чувствовала себя спасенной. Уверенной в себе.

– Сейчас я пишу книгу, состоящую сплошь из личных впечатлений, – рассказывал Тонио. – Я ведь не писатель по профессии. Я не могу писать о том, чего не пережил сам. Я должен выложиться целиком, чтобы выразить себя и – скажу больше – чтобы почувствовать себя вправе думать.

8 Парижские тревоги

Тонио закончил «Ночной полет», и мы, захватив рукопись, уехали в Париж и поселились в небольшой квартирке на улице Кастеллан, которую оставил мне первый муж. Для двоих она оказалась слишком маленькой, но мы безумно любили друг друга. Это была странная квартира. Прихожая заставлена книгами, обивка в гостиной обветшала. Здесь находили пристанище Верлен и Оскар Уайльд в тяжелые для них времена. Женщина, прозванная Зеленоглазой Мадонной, пыталась тут покончить с собой. Ее портрет остался висеть на стене. Некий мужчина выбросился из окна с третьего этажа, весьма подходящего для этого вида спорта, но только сломал себе ноги. Другая женщина в этом доме выстрелила в себя из револьвера, и ее кровь так никогда и не смогли до конца смыть с ковра. Но она тоже осталась жива. И только Гомес Каррильо умер здесь, у меня на руках.

На самом деле это была просто его холостяцкая квартирка, убежище в серые, дождливые дни. Он владел очаровательным домиком за городом, в Нелль-ла-Валле, всего в часе езды от Парижа.

Так вот я привезла свою гигантскую экзотическую птицу – нового мужа – в эту квартиру, досадуя на себя за то, что не могу предоставить ему более роскошного жилища в Париже. Но Тонио понравилось, он любил небольшие комнатки – в них ему лучше работалось. Поэтому он убедил меня, что, если мне самой не захочется переехать в другое место, мы останемся здесь навсегда.

Жид написал предисловие к «Ночному полету». Несмотря на его враждебность по отношению ко мне, я изо всех сил пыталась вести себя с ним приветливо и дружелюбно. Что поделать, если он не любит меня и предпочитает общество мужчин и стареющих женщин.

Тонио был счастлив, прочитав это предисловие, я тоже. Восхищение Жида, Кремьё, Валери казалось мне абсолютно заслуженным. Когда следишь за работой изо дня в день, страница за страницей, а потом плод наконец дозревает и все могут насладиться им, ты веришь, что это величайший подарок, который только можно сделать другому человеку. Так что хвалебные отзывы на книгу моего мужа показались мне совершенно естественными. Это была часть нашей жизни. Мы знали «Ночной полет» наизусть, тогда как остальные – друзья, родственники, поклонники – пока еще не прочли его.

Их поздравления, их восторженные восклицания – наигранные или естественные – начали нас утомлять. Но когда почитателями оказывались прекрасные парижанки, которых «просто переполняло» восхищение, мой муж краснел, хотя он обожал подобные моменты. А во мне вспыхивала ревность. Вскипала испанская кровь.

* * *

Проснувшись однажды утром, он сказал мне:

– Знаете, что мне снилось сегодня ночью? Нет? Ну так вот, мне снилось, что я встретил на дороге Бога, я знал, что это Бог, благодаря странной свече, которую он нес в руке. Идиотский сон, но уж какой есть. И я бегу за ним, чтобы спросить у него что-то о людях, но вижу только сияние свечи и пугаюсь.

Все это происходило в тот период, когда «Нувель ревю франсез» воспылал страстью к моему мужу. Когда Тонио возвращался домой, его носовой платок был изукрашен следами помады, я не хотела ревновать, но мне становилось грустно. Мне докладывали:

– Мы видели Тонио в машине с двумя женщинами.

Он говорил мне:

– Да, это секретарши из «Нувель ревю франсез», они предложили мне выпить с ними по рюмочке портвейна по дороге домой.

Париж беспокоил меня, я думала только о красивых женщинах, которые неотступно преследовали Тонио.

Ах! Это профессия, это священное искусство – быть спутницей великого художника! Этому ремеслу учишься только на практике, долгие годы… потому что ему можно научиться. Я была глупой. Я считала, что тоже имею право на свою долю восхищения. Я думала, это наш совместный труд…

Какая ошибка! Нет ничего более личного для художника, чем его творения: даже если вы положили на это свою молодость, любовь, деньги, упорство, ничто, ничто вам не принадлежит!