Воспоминания розы

– Да, Тонио, русские очень сильные. Они забыли свои песни, они забыли, что такое любовь. Мне рассказывали, что у них больше нет семей. Что они с рождения отдают детей в ясли.

– Может быть, сейчас это и так. Им нужны силы, они готовятся к великой битве, у них нет времени ни на песни, ни на любовь. Но однажды они вспомнят музыку, песни, любовь, женщин, человеческую жизнь. Жаль, что я не могу взять вас с собой. Но я буду рассказывать вам все-все. Между Парижем и Россией прекрасная телефонная связь, и к тому же это недорого. Каждый вечер я буду описывать вам то, что видел. Соберите мне чемодан.

Перед отъездом Тонио дал мне денег. Однако его отъезд не опечалил меня. Я решила получше обустроить наш дом. Приготовить ему сюрприз.

Я стала посещать курсы скульптуры в Академии Рансона. Майоль поддержал меня. Эти занятия заменили мне поездку в Россию. Однажды на закате, сидя в кафе и потягивая перно с товарищами по мастерской, я услышала крики продавца газет: «Катастрофа! Разбился гигантский русский самолет «Максим Горький». Все пассажиры погибли!» Сент-Экс должен был лететь на «Максиме Горьком». Это входило в программу его поездки для репортажа. Я не видела ничего, кроме аршинных заголовков, которые выкрикивал на разные лады газетчик, чтобы привлечь читателей.

На самом деле мой муж действительно летал на «Максиме Горьком», но накануне катастрофы. Это было еще одно чудо, подарок судьбы, потому что лететь он должен был как раз в день аварии. В то время русские ревностно охраняли все свои аэропорты, они уже готовились к войне с немцами. Но, увидев неподдельную любовь Тонио к авиации, начальник аэропорта не стал ждать до завтра, чтобы похвастаться огромной игрушкой, которую они сконструировали. Благодаря этому Тонио был единственным пассажиром на «Максиме Горьком» за день до катастрофы. Один из товарищей взял газету, лежавшую у меня на коленях, и стал читать мне вслух. Постепенно по выражению его лица я поняла, что моего мужа не было на борту разбившегося самолета.

Я вернулась на улицу Шаналей и не отходила от телефона, ожидая услышать голос своего бродяги. Он позвонил вовремя, как и каждый вечер. Так что я смогла спокойно уснуть, видя во сне новые горизонты, о которых он мне столько рассказывал.

Утром меня разбудила консьержка. Скрипучим голосом она попросила меня немедленно одеться. Наше имущество арестовано. Мебель и все небогатые пожитки, которыми я так дорожила, пойдут с молотка под ту крикливую музычку, что всегда сопровождает такие аукционы. Я выпросила несколько часов отсрочки, чтобы мебель не была кучей свалена на улице, и стала дожидаться звонка от мужа.

Он прозвучал точно в назначенное время. Когда я рассказала Тонио о происходящем, он рассмеялся и попросил прощения за то, что не предупредил меня:

– У меня в кармане письмо, из которого вам все станет ясно, – добавил он. – В любом случае наша мебель гроша ломаного не стоит. Налоговая служба удовлетворится конфискацией, и таким образом нам не придется платить огромные налоги с тех сумм, что я долгие годы зарабатывал в Буэнос-Айресе. – И добавил: – Теперь я начну с нуля, и мы будем каждый год аккуратно платить налоги. Пожалуйста, снимите небольшой номер в гостинице «Пон-Руайяль», я скоро к вам присоединюсь.

В гостинице наша жизнь неизбежно стала более публичной. Его репортаж о России, появившийся в одной из парижских еженедельных газет, расширил и без того немалый круг поклонников и льстецов… Наша личная жизнь расползалась.

14 На Восток

– Консуэло, Консуэло, мне скучно, мне смертельно скучно. Я не могу провести жизнь в кресле или на террасе кафе. У меня есть ноги, поэтому я должен двигаться, я должен двигаться…

– Я знаю, Тонио, от городской жизни вас начинает тошнить. Вы любите себе подобных, только когда они что-то делают. Вы не понимаете ни того, что мы называем радостями жизни, ни тех чудесных моментов, когда нет других забот, кроме как просто сидеть и любоваться природой. К несчастью для меня, да и для вас иногда тоже, вы из тех людей, кому нужна постоянная борьба, завоевания. Так что уезжайте, уезжайте.

Я прекрасно понимала, что Тонио страдал за весь род человеческий, потому что хотел сделать людей лучше. Он был из тех, кто сам выбирает свою судьбу и знает, как дорого приходится платить за эту первобытную свободу.

Закончились долгие ужины, вечеринки с танцами, самозабвенное веселье, у Тонио больше не оставалось ни секунды, потому что какая-то, вероятно, почти божественная сила назначила ему быть семенем, из которого суждено вырасти лучшей человеческой породе на земле. Нужно было поддерживать его в его трудах, в борьбе, на тернистом пути к самому себе и своим книгам, среди будничных забот и среди всех тех, кто пока не понимал, что его сердце разговаривает с Богом.

В то время я была еще очень молода и не до конца осознавала подобные вещи. Я следила за мужем, как следят за ростом огромного дерева, не замечая изменений. Я опиралась о него, как в собственном саду касаются дерева, под сенью которого хотят однажды забыться вечным сном.