Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)

Сейчас мне хочется сказать, что трудно в дипломатических анналах найти другой пример двуличия и лицемерия, подобного поведению Чемберлена и Даладье в тройных переговорах 1939 г. Трудно найти также более яркий образец политической слепоты, продиктованной классовой ненавистью! Вместе с тем позиция правительств Англии и Франции в критические месяцы тройных переговоров с несомненностью свидетельствует, что они меньше всего заботились о спасении Польши, что Польша, подобно Чехословакии в предшествующем году, являлась для них лишь размененной монетой в большой игре с гитлеровской Германией.

Два проекта пакта

Возвращаюсь, однако, к переговорам. Так как англо-французский проект пакта взаимопомощи не удовлетворял советскую сторону, то 2 июня мы выдвинули свой контрпроект. В чем была разница между двумя проектами? В двух основных пунктах.

Англо-французский проект связывал действие пакта с Лигой Наций. Это фактически означало, что при господствовавших в ней правилах и нравах пакт никогда не привел бы к быстрым и эффективным действиям.

Англо-французский проект далее крайне расплывчато формулировал обязательства сторон о военной поддержке партнеров в случае возникновения агрессии, говоря, что в таком случае три правительства "должны обсудить совместно методы действия". Только обсудить!

Весь дух этого проекта исходил не из стремления создать быстро действующий, эффективный аппарат предотвращения или в крайнем случае отпора агрессору, а, наоборот, сделать такой аппарат возможно более сложным, громоздким и медлительным.

Вот почему советский контрпроект пакта разрывал всякую зависимость пакта от Лиги Наций и устанавливал одновременное вступление в силу пакта и подкрепляющей его военной конвенции, точно устанавливающей обязательства участников в Случае агрессии.

Если бы правительства Англии и Франции искренне стремились к созданию серьезного барьера против фашистской агрессии, они должны были бы приветствовать советский проект и в кратчайший срок принять его.

Если бы... Но как раз этого главного условия не существовало!

Именно поэтому, столкнувшись с советским контрпроектом от 2 июня, они вступили на путь нудного, длительного саботажа его с помощью бесконечных поправок, оговорок, дополнений, изменений. Потеряв здесь одну позицию, они цеплялись за вторую, потеряв вторую, хватались за третью и т. д., до бесконечности. Самые очевидные вещи вдруг подвергались оспариванию и сомнению. Под нашим напором англичане и французы вынуждены были все время пятиться назад, но делали это медленно, неохотно, со скрежетом зубовным и притом требуя от нас "компенсации" за каждую свою "уступку".

Когда я вспоминаю то душное, томительное, предгрозовое лето 1939 г., все те споры, беседы, встречи, обсуждения, конфликты, компромиссы, в атмосфере которых мне пришлось провести это лето, могу, положа руку на сердце, сказать, что в моей жизни не было более тяжелого периода. Я чувствовал, что мир быстро несется к катастрофе, что нужны усилия гигантов для предупреждения новой мировой бойни, а здесь, перед моими глазами, на берегах Темзы и Сены, копошились какие-то карлики, которые не хотели понять и не понимали, что творится на земле, и жили, целиком погрязнув в мелких ходах и контрходах трафаретно-дипломатической рутины.

Надо отдать справедливость англичанам и французам: по вопросу о Лиге Наций они быстро пошли на уступки и даже попытались изобразить дело так, будто бы в основе возникших разногласий лежало недоразумение.

8 июня в разговоре со мной Галифакс сообщил, что в целях ускорения переговоров он решил направить в Москву видного работника министерства иностранных дел Уильяма Стренга. Это создавало двойственное впечатление. С одной стороны, факт посылки Стренга, человека неглупого и по своей прошлой работе хорошо знакомого с Советским Союзом, свидетельствовал как будто бы о стремлении британского правительства быстрее прийти к соглашению. С другой стороны, однако, казалось несколько странным, что в качестве посланца для достижения столь важной цели был избран не какой-либо крупный политический деятель, а чиновник дипломатического ведомства. Сообщение Галифакса меня несколько насторожило, но я не хотел делать преждевременных выводов. 12 июня Стренг вылетел из Лондона и 14 июня прибыл в Москву. Здесь он принимал \активное участие в переговорах вплоть до начала августа.

Чтобы действительно быстро заключить тройственный пакт (это было нашей основной целью), а вместе с тем прощупать подлинные намерения наших британских партнеров, Советское правительство решило пригласить Галифакса в Москву. Однако, не будучи уверенным в его отношении к такому шагу, оно придало своему демаршу более осторожную форму. 12 июня утром, как раз в тот день, когда Стренг вылетел в СССР, я получил инструкцию немедленно посетить Галифакса и "от себя лично" дружески-настойчиво порекомендовать ему как можно скорее поехать в Москву для завершения переговоров и подписания пакта. В тот же день я был у британского министра иностранных дел и выполнил полученное из Москвы поручение.